Вокруг послышалось громкое шуршание. Я метнул взгляд на сцену, но люди в масках остались равнодушными к какофонии. А та становилась все громче и громче, пока из глубины катакомб не хлынул поток, показавшийся сначала вихрем черных лохмотьев. Я в ужасе смотрел на шквал древних существ, летевших темной тучей подобно эмиссарам ада. В последний миг они отвернули, чтобы не столкнуться со стоявшими на возвышении людьми, и в меня ударил поднимаемый тысячами маленьких крыльев ураган. Существа проносились в нескольких дюймах. Летучие мыши. Лавина хлынула ко входу в тоннель. Я вжался в стену, чтобы маленькие злобные летуны не угодили в меня, и в этот момент почувствовал, как кто-то ухватил меня за шею. Я дернулся, но мне выкрутили за спину руки, и в плечо вонзилась игла. Я отпрянул, тщетно пытаясь освободиться, но напавший вывел меня на свет факелов и швырнул на колени. Факелы стали плеваться крохотными метеоритами пламени, и стоящие на возвышении медленно повернули ко мне головы. Мне показалось, что, двигаясь, они становятся выше ростом.
Вперед выступил Гор, его голова сокола была покрыта перьями, глаза-бусинки уставились на меня. Я хотел что-то сказать, но язык будто прирос к гортани, и я с опозданием понял, что меня накачали наркотиками. Но и наркотики не побороли вспышку страха, когда бог-птица спустился с помоста и его огромные шишковатые когти загрохотали по каменному полу. Это не на самом деле, не может быть на самом деле, повторял я себе, а во мне, словно эхо барабана в кошмаре, многократно отражался ужас.
Гор простер надо мной руки, обнажив небольшую татуировку — символ Ба. Стараясь удержать сознание, я стал вспоминать, где недавно видел такую же. У Хью Уоллингтона. Неужели это он под маской? В фигуре того, кто встал теперь передо мной на колени, не было ничего человеческого. Сокол склонил голову набок, открыл клюв и сказал.
— Приветствуем тебя, господин Осирис.
Я потерял сознание. А когда очнулся, обнаружил, что накрепко привязан к трону Осириса. Только руки от локтя до кистей оставались свободными. Меня облачили в платье из блестящей ткани с золотой нитью. На лоб нахлобучили головной убор бога, на груди закрепили посох и цеп. Уж не знаю, что мне вкололи, но чувствовал я себя на взводе. Каждое движение стоявших передо мной существ вызывало череду остаточных изображений: взмах руки казался волной из тысяч рук, кивок — многими кивками. Внешность участников ритуала не вызывала сомнений в подлинности — настолько устрашающе органично соединились в них шерсть и плоть, чешуя и кожа.
Вперед выступили Гор и Анубис. Анубис нес золотое блюдо с сердцем, и я заметил два клапана в пульсирующей красной плоти. Уши божества подергивались, собачья шерсть срослась с мускулистой человеческой шеей. Анубис поднял сердце — я подумал, что это было сердце Изабеллы. Стараясь освободиться от пут, я хотел закричать, но из горла снова не вылетело ни звука. Соколиная голова Гора заговорила:
— О господин, мы собрались в чертоге истины и справедливости, чтобы судить жизнь Изабеллы Брамбиллы, сравнить ее сердце с весом пера правды — символом богини Маат, не терпящей ни греха, ни лжи. Если сердце уравновесит перо, ей обеспечено место в полях Хетеп и Иару.[33] Но если сердце неправедными делами перевесит перо, Аммут пожрет его и тем самым приговорит душу усопшей на вечное забвение. Прошу твоего благословения, господин Осирис, хранитель богов и царей.