— Странно, — Дмитрий отхлебнул вина, его глаза сузились. — Кажешься… ярче. Или это свет так падает. Ты вся какая-то сияющая.
В этот момент телефон в кармане отчаянно, требовательно завибрировал. Один раз. Два. Это был условный сигнал. Фото.
Кровь с грохотом отхлынула от головы и так же резко прилила обратно, заливая лицо огненным стыдом и диким возбуждением. Мир сузился до размера экрана. Ее пальцы, влажные и непослушные, сами потянулись к карману.
— Извини, — прошептала она, делая вид, что проверяет время, и ее голос прозвучал чужим и сдавленным. — Кажется, Алена писала… что-то срочное.
Она украдкой, под прикрытием стола, разблокировала экран. И мир перевернулся, рассыпался и собрался заново вокруг этого изображения.
Он.
Сергей. Снимок был сделан в раздевалке, очевидно, только что после душа. Он стоял спиной к зеркалу, снимая селфи — поза была одновременно и драматичной, и с легкой насмешкой над самим собой. На нем были лишь темные, почти черные трусы, туго обтягивающие мощные бедра и упругие ягодицы. Его торс, который она так жадно рассматривала украдкой на тренировке, был влажным от воды. Капли застыли на каждом рельефном кубике пресса, проглатывая свет, словно жемчуг. Одна, самая наглая и крупная, свисала с темного соска, и Вика поймала себя на мысли, что хочет почувствовать ее вкус на языке.
Он не улыбался. Его взгляд, упершийся в объектив через отражение, был темным, горящим, полным немого, но абсолютно понятного вопроса и такого же понятного обещания. Мускулы его рук и плеч были напряжены, будто в готовности схватить, поднять, прижать. И в уголке зеркала, как символ разрывающего ее на части мира, висела его форменная куртка. Напоминание о том, кто он, и о том, что вся эта плоть, эта грубая, прекрасная мужская сила — не сон.
Вика резко дернулась, и вилка с оглушительным лязгом упала на тарелку. Она поперхнулась несуществующим куском, давясь собственным дыханием. В глазах поплыли темные круги, а между ног вспыхнул стремительный, влажный жар. Ей казалось, она чувствует его кожу, его запах — чистого мужского тела и мыла — сквозь холодное стекло экрана.
— Вика? — голос Дмитрия прозвучал как удар хлыста. Он смотрел на нее, и в его глазах, обычно равнодушных, плавала настоящая, живая настороженность. — Что с тобой? Ты вся вспыхнула, как факел. Кто это тебе пишет в такое время, что у тебя такая… реакция?
Он протянул руку через стол — не чтобы коснуться ее, а как жест требования, властный и не терпящий возражений. Ее паника стала осязаемой, она видела ее сама — в дрожащих руках, в прерывистом дыхании.
— Никто! — выдохнула она, сжимая телефон в потной ладони так, что костяшки побелели. Голос сорвался на визг. — Это… спам! Глупый спам! С неприличной картинкой!
Она судорожно сунула телефон глубоко в карман, словно это была окровавленная улика, горячая от прикосновения к запретному.
— Покажи, — его голос был тихим, но стальным. Это был не вопрос. Это был приказ. Приказ, которого она не слышала от него годами. В этом «покажи» было столько холодной власти, что ее бросило в дрожь.
— Дмитрий, не начинай, это унизительно, — она попыталась вложить в голос оскорбленную невинность, но получился лишь визгливый, детский испуг. Она видела, как его взгляд застывает, превращаясь в ледяную маску.
Он медленно откинулся на спинку стула, не сводя с нее глаз. Его пальцы, ухоженные и сильные, принялись отбивать нервную, неумолимую дробь по полированной поверхности стола. Тик-так. Тик-так. Секунды превращались в пытки.
— Ты стала другой, Виктория, — произнес он, и каждое слово падало, как камень. — Ты прячешь телефон. Ты вздрагиваешь, когда я вхожу в комнату. Ты пару раз назвала меня другим именем во сне. Я не идиот.
Она замерла, чувствуя, как ледяная волна страха смывает весь предыдущий жар. Почва уходила из-под ног. Она не заметила, что была настолько неосторожна.
— Каким… каким именем? — прошептала она, и губы ее онемели.
— Неважно, — он отрезал, и в его голосе впервые зазвучала не маска равнодушия, а настоящая, острая боль, которая была страшнее гнева. — Но я намерен выяснить, что происходит. И с кем.
В этот момент ее телефон снова завибрировал. Коротко. Всего один раз. Но в гробовой тишине, повисшей между ними, это прозвучало как приговор.