Его напарники, усмехаясь и перебрасываясь колкостями («Сереж, тебе там понравилось, да?», «Мужики, а пони — это новый служебный знак отличия?»), стали грузиться в машину. Сергей сделал шаг назад, к своей огромной красной машине, но его взгляд, тяжелый и теплый, как физическое прикосновение, все еще держал ее, не отпускал.
Он уже был в кузове, когда резко откинул голову и встретился с ней глазами в последний раз. Улыбка снова тронула его губы.
— И да… — сказал он, и его голос прозвучал на полтона тише, но она расслышала каждое слово. — Носите с собой запасную пару. Эти… с пони. А то мало ли. На всякий пожарный.
И он исчез в кузове. Дверь захлопнулась, сирена коротко и деловито взвыла, и огромная машина, разбрасывая брызги осенней грязи, медленно тронулась с места, растворяясь в золотых аллеях парка.
Виктория стояла как вкопанная. Ветер трепал ее волосы, а она все чувствовала на своей ладони жар его прикосновения и слышала в ушах низкий, чуть хриплый тембр его голоса. Пахло дымом. Не тем, от которого бегут. А тем, что манит, согревает изнутри и сулит опасное, невероятное тепло.
— Вика, ты в порядке? — Алена трясла ее за плечо. — Господи, какой кошмар! Но какой герой, да? Настоящий мачо! Я бы на твоем месте…
Вика медленно кивнула, наконец переведя дыхание. Она повернулась и посмотрела на подругу, и в ее глазах было что-то новое, чего Алена раньше не видела.
«Да, — подумала Вика, глядя в пустоту, где только что была пожарная машина. — Герой».
И этот герой, сам того не зная, только что поджег скучную, аккуратную, выверенную жизнь Виктории дотла. И ей, ошарашенной, смущенной и до смерти взволнованной, это ужасно, безумно, запретно нравилось.
Глава 5
Призрачный дымный аромат
Тишину в прихожей нарушил лишь щелчок замка, такой же отточенный и безжизненный, как все в этом доме. Дом встретил ее не просто стерильной прохладой, а ледяным, вымороженным молчанием. Воздух был густым и неподвижным, пахнущим дорогим паркетом, воском и сладковатым, удушающим ароматом белых орхидей, которые Дмитрий заказывал, как заправски, — потому что они «соответствуют статусу» и не пахнут. Ничего живого, ни одной случайной ноты. Идеальный, бездушный вакуум.
Вика машинально поставила сумку от Prada на полированную столешницу консоли, сняв туфли на высоченных каблуках. Ее пальцы, скользнув по порванным колготкам, наткнулись на заусенец. И тут же, остро и ярко, перед ней вспыхнуло другое прикосновение — шершавая, обветренная кожа его ладони, охватившая ее руку. Твердая ткань куртки под ее босой ногой. И запах. Смесь гари, пота, древесной коры и чего-то неуловимо мужского, дикого.
«Носите на всякий пожарный».
Она резко тряхнула головой, словно отгоняя наваждение, и прошла в гостиную, ее босые ступни тонули в холодном ворсе идеального ковра.
Дмитрий сидел в своем дизайнерском кресле-яйце, погруженный в холодное сияние планшета. Он не поднял глаз, не пошевелился. Его голос прозвучал ровно, в пространство, как запись автоответчика.
— Вернулась? Как там твой вернисаж?
«Твой». Не «наш». Даже не «мероприятие». Дистанцированно, как о блажи сумасшедшей родственницы. Ей вдруг с невероятной силой захотелось крикнуть: «Я застряла на дереве в розовых трусах с пони, а потом меня снимал от него пожарный с глазами, в которых есть огонь!» Просто чтобы посмотреть на его реакцию. Скорее всего, он бы поправил манжет рубашки.
— Нормально, — брякнула она, направляясь к мини-бару. Ей отчаянно хотелось вина. Что-то покрепче, что-то, что смогло бы сжечь комок в горле и согреть ледяную пустоту, сковавшую ее изнутри. — Кота спасала.
— Молодец, — автоматически ответил он, его пальцы продолжали бегать по экрану. Прошла минута. Две. Он медленно, с едва заметным усилием, словно совершая невероятную работу, оторвал взгляд от цифр. — Какого кота?
В его глазах читалось не любопытство, а легкая, усталая досада от необходимости поддерживать бессмысленный, с его точки зрения, разговор. Он смотрел на нее, как на некую помеху, фоновый шум, который вот-вот должен стихнуть.
И тут ее снова накрыло. Не образ, а целое полотно ощущений. Шершавая кора под ладонями. Мускулистое предплечье, обхватившее ее талию, когда он помогал ей слезть. Низкий, грудной смех, который она почувствовала скорее кожей, чем ушами. И этот запах — дым, настоящий, едкий, живой, ворвавшийся в ее ноздри как вызов.
— Никакого, — прошептала она, отпивая большой глоток ледяного совиньона. Вино обожгло горло, но не смогло прогнать истекающий срок годности этого воспоминания. — Неважно.