Я едва полз, потихоньку лавируя между выбоинами и огибая холмики, пытаясь рассмотреть, где сворачивать. Дом Старика такая же двухэтажка, как и та, в которой живу я. Сейчас Старик, скорее всего, не спит и его окна должны гореть. Вот только где они, эти окна…
Он ведь на первом этаже обосновался, а холмики, покрытые метелками кустов, метра на два все наглухо закрывают.
Есть еще, конечно, второй этаж. Только, в отличие от меня, Старик здесь без соседей. На весь дом всего два человека. Если, конечно, второе существо вообще можно назвать человеком…
Первое дыхание холодного ветерка – прямо в голове – я почувствовал еще далеко от дома. Миг дезориентации – в голове появился кто-то чужой – и череда быстрых, ловких касаний. Чьи-то душисто-прохладные, как бергамот, пальцы ощупывали меня, как статуэтку в темноте, пытаясь понять, что же это.
Прежде чем я успел собраться и вытолкнуть их прочь, сами ушли. Меня узнали, и шаловливые пальчики убрались прочь, не пытаясь пробраться поглубже в мои мысли и ощущения, почувствовав мое раздражение этой бесцеремонностью.
Дорога умерла. Осталась лишь едва приметная колея, ныряющая то вправо, то влево, огибая очередной холмик.
Наконец-то я различил огоньки, прыгающие за невидимыми прутьями кустов. На первом этаже горит свет. Я выбрался к дому, приткнул «козленка» на крошечной полянке перед крыльцом и заглушил мотор.
Посидел, слушая музыку. Надо было выключать, но я никак не мог оторваться от мелодии – такой совершенной, так чудно переливающейся из одной сладости в другую…
Или побаиваешься того, что придется сделать?
Может быть.
Но и мелодию дослушать хотелось…
Потом развернулся к соседнему креслу, подтянул к себе большой бумажный пакет с продуктами, обнял его правой рукой и очень осторожно вместил в объятия левой. Рука тут же отозвалась тупой болью. Осторожнее надо будет…
Поворачиваясь всем корпусом, чтобы левая рука работала с плечом как неподвижное целое, осторожно выбрался из машины, захлопнул дверцу и взошел на крыльцо.
В левой руке разгоралась боль, но держать пакет надо ей. Правая мне еще понадобится.
Я встал под массивной металлической дверью, резко выбивавшейся из облика всего домика – такого старенького и заброшенного с виду, – и позвонил.
Ждать пришлось минуты две.
Сначала в окне сбоку, за горизонтальными полосками жалюзи, в светлых линиях мелькнула тень. Через несколько секунд громко щелкнул замок. Я потянул на себя тяжелую металлическую дверь и вошел.
– А, Владик…
На миг я увидел его улыбку, но она тут же спряталась жестких складках его лица.
Старик… У него всего один клок седых волос на левом виске, а остальные черные, как смоль. На самом деле ему пятьдесят один, а в силе рукопожатия он даст фору любому из нас. Да и не только в телесной силе – он куда опытнее любого из нас. Старик давил этих чертовых сук, когда я еще с горшка под стол бегал.
Давил их умело и много. До тех пор, пока не потерял обе ноги и левую руку.
– Вот, к чаю попить привез… – начал я.
Голубые глаза старика буравили меня, и я знал, что он прекрасно читает все мои мысли.
– Ага, к чаю… Знаем мы ваш чай. Нет чтоб хоть раз в год просто так старика навестить. Куда там!
Он раздраженно хлопнул правой рукой и протезом левой по колесам кресла, от души дернул ободы. Развернул кресло и покатил по коридору обратно. Пробурчал, не оглядываясь:
– Ты так совсем мою девочку ухайдакаешь, Крамер… Который уже раз за месяц?
Я ничего не ответил. Просто прикрыл дверь и пошел следом.
Нам сегодня предстоит серьезный разговор, но не сейчас. Старик может брюзжать, может злиться, но он человек дела. И поэтому…
– Продукты пока разгрузи, – скомандовал Старик и повернул влево.
Туда, где когда-то была другая квартира, пока Старик не объединил весь первый этаж в одну. Он покатил в дальний конец дома, а я прошел на кухню и стал разгружать пакеты.
Потом пошел в гостиную, но не удержался, заглянул в кабинет. Как всегда, здесь пахло книгами, а на столе – огромном, как бильярдный, письменном столе в четверть комнаты – кавардак из исписанных листов бумаги, раскрытых книг вверх и вниз разворотами, чтобы не перелистывались и не захлопывались, томов побольше и огроменных томищ.
Поверх всего – одна из их книг. Издали разворот, если не всматриваться, похож на обрывки жирной паучьей сети. Ближе к краю стола разложен еще какой-то старинный фолиант…
Здесь вообще много книг. И современных – самых разных, от медицинских словарей до лингвистических пособий, и старых. Три стены в книжных полках, и все забиты книгами. Самые старые собраны в углу слева от окна – там, где их никогда не настигнет прямой солнечный свет.
Здесь у Старика есть все, о чем только может мечтать библиофил-старьевщик, и даже больше. Особенно много трактатов по черной магии, в основном пражских изданий. Впрочем, не уверен, что от этих пыльных старинных фолиантов есть какая-то польза.
Но имеются и стоящие вещи. На средних полках, куда старику удобнее всего дотягиваться, сидя на кресле-каталке. Здесь настоящие черные псалтыри. Всего на двух полках. Не так много, как мне хотелось бы. Каждый черный псалтырь, вставший на эти полки, это теплое напоминание о том, что еще одна из этих чертовых сук – из действительно опасных чертовых сук! – больше никогда не будет приносить жертвы под винторогой мордой.
Были и вовсе уникальные – вроде «Malleus Maleficarum».
То есть оба. И та подделка, которая выдается за «Malleus Maleficarum».[1] Этих «Молотов» даже несколько, разных изданий – на верхних полках, среди прочей старинной макулатуры, от которой почти никакой пользы.
Но у Старика есть и другой «Malleus Maleficarum» – настоящий. Написанный теми, кто вправду знал, что из себя представляют эти чертовы суки, чем они действительно опасны, а главное – как их бить. Потому что они на самом деле дрались с чертовыми суками…
Дрались до тех пор, пока чаша весов не склонилась в другую сторону. Пока эти чертовы суки не подмяли под себя сначала церковных иерархов, их руками раскурочили инквизицию изнутри, а потом сами стали невидимыми хозяевами всей Европы… А теперь, похоже, и всего мира.
Теперь охотников почти нет. Архивы инквизиции сожгли, вместо них распространили странные якобы пособия для инквизиторов, полные чепухи и бреда, вроде того подложного «Молота». Чтобы даже те немногие, кто соприкоснулся с этими чертовыми суками, но каким-то чудом вырвался, уцелел, что-то понял и решил бороться, все равно оказались беспомощны, как слепой котенок. Попытаешься разобраться, что к чему, как с этими чертовыми суками можно бороться, попытаешься найти хоть какие-то крупицы знания – получишь записки сумасшедших женоненавистников, которые в лучшем случае собьют с толку, а в худшем – запутают так, что сразу же и попадешься…
Я оглядывал все эти ин-фолио и ин-кварто с «живыми» обложками, узоры на которых плывут в глазах. Особенно те, на которых узор не просто выгравирован, а набран из разных металлов, как мозаика. Эти сделаны искуснее, и эффект сильнее.
Я пытался отыскать такой же, как видел ночью, но ничего подобного не было.
Разве что… В самом углу, возле крошечного томика «Молота» на старославянском – перевода того исходного, первого «Молота» – стояла большая книга в металлическом переплете, и она…
Я прищурился, приглядываясь. Рисунок похож, те же спирали из шестеренок и ощутимо плывут в глазах, но вовсе не с той сводящей с ума силой, что была у книжки в алтаре. Хотя… Может быть, если развернуть переплет лицом…
Я вцепился в холодный переплет, чтобы вытянуть с полки тяжелый том.
За спиной скрипнули колеса.
– Поставь книжку, Крамер. Сколько раз повторять: руки надо мыть, прежде чем трогать такие вещи! Мыть руки надо! Сколько раз говорить?
Я смутился и задвинул книжку обратно на полку. Мыть… Мыть руки надо после того, как потрогал эту дрянь.
– Дед Юр, я все хотел спросить…
– Ну?
– Сколько лет было той, с сорока двумя?
1
«Истребитель зловредных»