Выбрать главу

— Прекрасно, спасибо, — говорю.

— Могу ли я вам чем–то помочь? — Голос его мелодичен, лицо смазливое с аккуратной черной бородкой, но прямо на меня он не смотрит, как и я не смотрю на него. Мы оба изучаем полки с телефонами, которые всего лишь пустышки, к тому же половины из них на полке нет, лишь торчат ни к чему не подключенные провода.

— Мне нужен новый телефон. — Голос у меня неуверенный и какой–то незнакомый.

— Разумеется, мадам. В данный момент вы с кем на связи?

— Ни с кем, — говорю, думая: «До чего ж правдиво». — То есть я потеряла свой старый.

— А тот к кому подключен был? — настаивает продавец.

— Не припомню, — говорю. — Мне просто нужен дешевый телефон с оплатой по факту, — произношу тоном более резким, чем намеревалась, такой мне бывать еще не приходилось. Беру с полки обшарпанный с виду пустышку–телефон. — Вот этот, видимо, подходит, во сколько обходятся звонки по нему?

Продавец терпелив и объясняет, что это зависит от того, какую сеть я выберу, и я понимаю, что он, должно быть, принимает меня за идиотку, только вся правда в том, что я никогда прежде не покупала телефон сама. Мой первый мне купили мама с папой после окончания колледжа, и с тех пор я лишь модели меняла либо пользовалась служебными телефонами. Продавец заставляет меня пройти через круговорот признаний: сколько звонков я намерена делать да сколько смс–собщений отправлять, нужен ли мне доступ в Интернет, — чтобы сообразить, какой тариф будет для меня наиболее выгодным, а мне, признаться, безразлично, я в этом все равно ничего не понимаю, я хочу выбраться из этого магазина поскорее и позвонить по объявлениям о сдаче комнат в коммуналках, пока еще не поздно, пока я не впала в панику, не зная, где мне сегодня предстоит ночевать.

— Послушайте, все, что мне нужно, это самый дешевый вариант, не можете ли вы выбрать модель телефона за меня? — говорю я, и все выходит не так. У продавца обиженный вид. — Простите, — говорю и, к ужасу своему, начинаю плакать.

Малый обнимает меня за плечи и своим красивым певучим голосом уверяет, что все у меня будет хорошо, а я, сгорая от смущения, силюсь понять, как это у меня получилось стать такой неприятной для окружающих. Он протягивает мне салфетку, потом отыскивает нечто, что, по его словам, мне идеально подойдет, и даже настаивает на том, чтобы устроить мне скидку. Когда я наконец–то выхожу из магазина, у меня в руках новый телефон, полностью готовый хоть сейчас принимать и делать звонки. Парень был настолько любезен, что заставил меня вспомнить: на свете происходит больше всякого, нежели моя собственная беда, надо будет как–нибудь вернуться сюда и поблагодарить его.

Оказавшись на улице, я снова поддалась тревоге: нужно отыскать тихое укромное место, где я смогу прийти в себя, и сделать несколько звонков — сейчас слишком уж шумно. Возле вокзала Холборн сажусь на автобус, все равно какой, он везет меня до самой Пиккадилли и высаживает около Грин — Парк. Знаю об этом только потому, что успеваю читать названия улиц, однако вполне уверена, что Грин — Парк — это где–то в центре, а если я в центре, то могу поехать в любую точку города на просмотр моего нового дома, где бы он ни оказался.

Иду через парк и дивлюсь тишине в нем, наступающей сразу, стоит только свернуть с главных аллей, подальше от шезлонгов и туристов. Наткнулась на склон, где траве позволили расти во всю длину, взобралась к вершине и сложила вещи в теньке. Скинула с ног балетки и улеглась на пожухлой траве, а вокруг — ни души, только басовитый рокот уличного движения за пределами парка напоминает, что я действительно тут, в столице. Пробивающееся сквозь деревья солнце греет мне лицо, я закрываю глаза и чувствую себя вполне нормальной и даже довольной. А потом вдруг возникла картина, въевшаяся мне в душу, предстала ярко, живо, и я в миллионный раз вся сжалась внутри и снова открыла глаза. Чудо еще, что этого не случилось в поезде, когда горечь ухода была очень остра. А теперь я едва ли не радость ощущала — от физической усталости, волнения, уединения, безымянности, обещания новой жизни, тут, посреди этого громадного города. Радость же, Кэтрин, это то, что непозволительно.