Выбрать главу

Аш-Шидйак обладает удивительной для своего времени степенью свободы мысли, и стиль его отличает эмоциональная, сугубо личностная интонация. Автор не только постоянно полемизирует с виртуальными оппонентами, убеждает будущего читателя в своей правоте, приводя многочисленные доводы, но и горячо выражает обуревающие его чувства любви к женщине, становящейся его женой, чувства ревности, обиды, горя, и — надо отдать ему должное — не раз высказывается самокритично, не скрывает своих человеческих слабостей, осуждает свои заблуждения и даже признает завышенность своей самооценки как поэта. Иногда критикует себя иносказательно, камуфлирует самокритику под похвалу себе. Так, размышляя о своем будущем браке (по сути, это его внутренний монолог), он выражает надежду, что его брак, в отличие от большинства браков, окажется счастливым, так как у него самого практически нет недостатков, «а если и есть кое-какие недостатки во внешности, то они искупаются прекрасным характером». Однако в его размышлениях присутствуют явственные обертоны: «Мы будем во всем согласны. И она будет хотеть того же, чего хочу и я… Я буду есть то, что она приготовит, не стану указывать ей, как одеваться и как спать, при условии, что она будет спать у меня под боком, а носить то, что приличествует и ей, и мне… С нею я буду экономить ежедневно по меньшей мере дирхем, половину которого потрачу на утреннее посещение бани, а вторую оставлю себе — а это целое богатство… Я докажу ей, что я выше ее, очень нужен ей, и, что она должна мне подчиняться» (кн. 3, гл. 2).

Вместе с тем по прошествии многих лет совместной жизни ал-Фарйакиййа признается мужу: «Ты, я вижу, уважаешь женщин, не умаляешь их прав» (кн. 3, гл. 11).

Подобного углубления во внутренний мир человека нет ни у ат-Тахтави, ни у ал-Мувайлихи.

Постоянное общение, живая беседа с разными читателями, скорее всего, подсказаны чтением «Тристрама Шенди», где повествователь, никак не обосновывая смену собеседника, обращается то к джентльмену, то к даме, то к критику, то к Евгению, Гарри, Вашему преподобию, Вашей милости, к «моей милой Дженни». У аш-Шидйака непрерывный диалог возникает на основе раздвоения личности автора на героя и повествователя, постоянно общающихся между собой, разрастается в широкий круг общения и становится одним из главных средств самовыражения и в то же время варьирования стиля и синтаксических форм речи. В зависимости от того, к кому он обращается, его тон меняется от жестко обвинительного до доверительного. Он урезонивает «армию клириков», возражает на замечания потенциального читателя по поводу отдельных выражений или слов, объясняет ему свои дальнейшие намерения, спрашивает, согласен ли он с ним, сумел ли он убедить его, просит разрешения отдохнуть либо перейти к следующей главе. Вопрошает читателя, справедливо ли унижать людей ради рифмы и игры словами (и тут же унижает — рифмует: «католикос-задери нос» и т. д.). Умоляет женщин, о которых высказался неодобрительно, простить его. Обращается к арабам, к европейцам, к читателям, настроенным к нему сочувственно, и к тем, кто может «кинуть его книгу в огонь», и соответственно разнообразит построение фраз в стиле живой беседы — вопросов, ответов, обличений, сомнений, возражений, призывов, подшучиваний, насмешки, отповеди, поношений. То советует приезжающим во Францию не селиться в гостиницах для англичан, а приезжающим в Англию — в гостиницах для французов, намекая на взаимную неприязнь этих двух народов, то учит жену, как вести себя в гостях у англичан. Его свободно льющийся, гибкий язык способен, невзирая на архаичную лексику, выразить все нюансы его чувств. Это видно и из разговоров героя с женой. Вначале, сразу после женитьбы, их диалоги напоминают скорее научные прения (муназара): ал-Фарйак на примерах из истории и лингвистики просвещает невежественную и наивную, но бойкую на язык и быстро схватывающую новые знания молодую супругу. Чем ближе к концу, тем более эти разговоры становятся похожи на обычный житейский диалог (хивар) — муж и жена обмениваются своими личными мнениями о европейских знакомых и европейских порядках, пререкаются и подшучивают друг над другом. А касыда-плач по умершему двухлетнему сыну проникнута такой глубокой и искренней болью, которая исключает всякий намек на традиционную риторику.