«Отключенный телефон дает Вам полную уверенность в том, что я в здравом уме и жив. Это позволят вам спокойно выспаться, а утром проверить, проснулся ли я. Или, я вам советую, набрать мой номер где–нибудь в десять вечера, и вам сообщат утром, что я проснулся, когда я включу его», – примерно так, или близко к этому он комментировал свою привычку.
Сам он никогда никому не звонил. «У вас должна быть полная уверенность, не покидающая вас ни на секунду, что вам не придется придумывать, чем вы заняты, когда вы возьмете трубку. Не придется никуда ехать и «вздыхать и думать про себя…» У вас не должно возникать забот обо мне, поскольку вам хватает забот о себе».
Звонил Алексей – внук сестры и просился переночевать сегодня, поскольку «у него разговор».
– Если ты успеешь по пути придумать тему для разговора, – то я буду рад.
Если же тебя решили «забросить на разведку в тыл», то можешь утром отчитаться о выполненном тобой задании и наплести всё, что тебе придет в голову, а сам это время провести с пользой, зацепившись за какую–нибудь юбку, упражняясь в красноречии и поправляя свой «павлиний хвост», – ответил ему Николай и отключил телефон.
… Алёшка приехал около десяти, спросил разрешения и «нырнул» в Интернет.
– Ты думаешь ли пить чай? А то мне чаю хочется, – крикнул Николай ему из соседней комнаты.
– Всё, всё! Иду, – раздалось на пороге.
Они сидели на кухне пили чай, Николай угощал внука мёдом, который ему прислали друзья из какого-то «медвежьего угла», в которых он любил бывать.
– Дядя Коля. Похоже, я не туда пошел учиться, – тихо, но внятно произнёс Алексей.
…Как-то так незаметно сложилось, что Николая никто не называл дедом.
«Дядя Коля» – и всё! Самое удивительное, что все его двоюродные сестры так же называли его «дядя Коля». Они были не намного младше, сами имели уже внуков, но продолжали называть его – «дядя».
Для всех же своих внуков и внучек он был – «дед», но не в том понимании, что дед, а в том, как произносят слово «брат», «друг», «враг». Что-то ясное и законченное.
…– Такое случается. Не ты первый. Но если ты это понял, уже учась, то ты понял много, а значит, ты учишься там, где чему-то учат. А это, согласись, не так уж плохо для начала дороги, – Николай пошел «ставить» чайник, понимая, что разговор на этом не закончился.
– Возможно.
– А что было-то «побудителем» таких мрачных и, прямо скажем, неуместных на сегодня, «темных мыслей».
Чайник призывно «засвистел» и Николай вышел, дав Алешке время собраться, хоть и с «темными», но – мыслями.
– Есть у нас доцент… – начал Алексей.
– … Горидзе и зовут его Авас, – перебил его Николай, стараясь настроить на более «легкий» лад.
– Нет! Шауберт. И зовут его Николай Владимирович. И преподает он теоретическую механику.
– Николай Владимирович Шауберт. Из Узбекистана? – опять перебил его Николай, стараясь растормошить.
– Вряд ли. Наш – из Сибири. Сибиряк. – Алексей стал понемногу «заводиться».
– Значит из–под Омска, либо из Хакасии. Продолжай, я слушаю, – Николай сделал внимательное лицо.
– Странная логика у вас… Если не из Узбекистана, то из–под Омска, – Алешка был готов к разговору.
– Для тебя это сложно. «Не бери в голову». Дальше.
– Так вот. Сегодня. На занятиях. Он говорит: – «Кто согласен получить допуск к защите курсового вместо сдачи зачета по «термеху», путем написания сочинения в виде домашнего задания к завтрашнему нашему занятию, тот получит его, если сочинение будет отвечать теме и будет без ошибок, а так же получит отсрочку на защиту курсового на десять дней». Вот так вот!
– Так радуйся. В каком месте проблемы.
– Так радовались. Пока он не написал тему сочинения и эпиграф к нему.
– Вообще проще простого. Подарок к Новому году.
– И мы так думали, – Алешка встал и пошел за ноутбуком, – Вот! Вот тема! А вот эпиграф.
Алексей сел и стал разглядывать Николая.
– Та–а–а–к! ««Айсень». Эпиграф – «Кудматая бокра штеко булданула тукастенького бокрёночка», – прочитал тот.
– Та–а–а–к! Не так просто. Но просто. Тут будет заковыка с Андрониковым, а так – где проблема, – Николай смотрел на Алешку.
– Теперь-то я уже знаю. Весь Интернет перерыл. А тогда в аудитории…
– Ну, раз знаешь, то согласишься, что если бы эпиграфом было классическое – «Глокая куздра штеко будланула бокра и курдячит бокренка», то вам было бы труднее. А так! Ну, сколько тогда было Ираклию Луарсабовичу? Лет двадцать. А вам сейчас? Так же примерно! Вот вас и подвигли не на профессионализм, а на любительство. А «это уже – совсем другой коленкор». И несказанно легче.
– Нет. Речь же не об этом. Речь о том, что, «а причем тут «термех» и эта свирепая куздра, «наехавшая» на бокра с бокренком?
– Не пиши, а иди, сдавай зачет по «термеху». Вам дали выбор. Возьмите то, что вам больше нравится. Нет проблем.
Николай внимательно смотрел на внука.
– Так в том-то и дело, что куздра со своей глокастью и работы Щербы мне больше нравятся, чем «расчет кинетического момента при определении угловой скорости твердого тела» в интерпретациях Яблонского, Мещерского и даже Тарга.
Внук внимательно смотрел на деда.
– Так перед вами и не так вопрос поставлен – «или–или».
Как говоришь, – Николай Владимирович? Он ставит вопрос о том, что в «системе твердых тел, есть какая-то красота, вами еще не увиденная. Как вы еще не увидели красоту даже в том языке, на котором говорите двадцать лет.
А тут – семестр изучаете, а уже делаете выбор – «нравится – не нравится». Окунитесь. А там видно будет. Вот он и хочет посмотреть – способны ли вы вообще видеть красоту. Понимать её. Способны – значит он вас научит. А десять дней он вам дал, – в расчете на то, что кто-то нырнет в «русский язык» на это время.
А ты, – «причем здесь «термех»»...?
Льюис Кэрролл двадцать шесть лет читал лекции по математике, что ему не помешало написать «Алису в стране чудес» и «Бармаглот».
А если бы вам дали в виде эпиграфа его –
« Варкалось. Хливкие шорьки
Пырялись по наве,
И хрюкотали зелюки,
Как мюмзики в мове».
Или его же – «Как хорошо, что я не люблю сливовый пудинг. Ведь если бы я его любил – мне бы пришлось его есть, а я его терпеть не могу!»
Легче бы было? Ну, так ты написал сочинение-то?
– Написал. Вот и принёс показать. А ты Шауберта-то знаешь, что ли?
– Что за жаргон?!
Нет. Мы не знакомы, но думаю, что на одних книжках росли.
Николай подвинул к себе ноутбук и стал читать.
Отодвинув его в сторону, он посмотрел на Алексея: – А давай ка ещё чайку! Заведем абалаковский будильник на шесть часов – это две кружки по двести пятьдесят грамм. А утром ты перечитаешь и поправишь. Много ошибок. Много.
Опять же не видно того, – что ты пытаешься передать читателю. Не даешь намеков, ассоциаций с творчеством других мастеров слова.
Слабо – одним словом. Слабо. И сюжет примитивен. И образы не оконтурены.
– Например? – Алешка стоял с чайником у стола.
– Ты чайник-то с над головы-то убери.
Вот с самого начала.
«Онтрилось». Ну, как в начале могло «онтрилостись». Как? «Онтрило». Понимаешь?
И надо дальше начинать с нового абзаца, чтоб читатель проникся.
«Онтрило!» – чудо-то какое.
Дальше – «Тюпки и тримасы хоркато блюмкались в трямпе».
Ну и что? Где образ? Ты же не даешь читателю насладиться образом. Он же находится под впечатлением «онтрило». Ведь очевидно, что « тямкие трюпки и хомчатые тримасы кардо хоркатились, зютко блюмкаясь, в дюблом трямне».
Даже не просто «кардо», а я бы сказал «кардо и тормо».
«Тормо!» Конечно же «тормо»! Что получилось?
«Онтрило.
Тямкие трюпки и хомчатые тримасы кардо и тормо хоркатились, зютко блюмкаясь, в дюблом трямне.
– Дед! Подожди. Тема-то – «Айсень». Как «трямп» может быть «дюблым»?