– Это верно. «Трямп» в это время ещё «дюбловато – комовый».
– И не «дюбловато–комовый», а «дюбловасто – тремовый», и еще не дошел, а только «патвается».
– Пожалуй ты прав. Именно «патвается». И именно «тремовый».
Что там получится? « …. зютко блюмкаясь, в патвающемся дюбковато– тремовом трямпе».
Хорошо!
Дальше, что? «Комт и трикчик…» Мне здесь тоже не очень нравится. Дальше у тебя ясно, что «комт» более харизматичен, чем «тричик».
Кстати будет время, разберись, почему если «харизма», то «хоризмотичен» и «харизмотичен» равноиспользуемы?
Поэтому правильнее было бы «Комт с тричиком…». Иначе у читателя создастся неправильное представление о равенстве персонажей. У тебя же центральная фигура «комт»? Объем работы ограничен. Так и ставь его доминантой повествования сразу. А «тричика» – вспомогательным персонажем, на фоне которого и будут оттеняться особенности характера «комта» «айсенью».
– Дядя, Коля! Всё, всё! Дальше я сам! Сам, – Алеша развернул к себе ноутбук, – Ты мне раньше обещал рассказать про «тарабарский язык», на котором вы с дедом Мишей разговариваете по телефону.
– Не всё сразу. Будет время. До завтра.
Будильник у нас на «шесть», – улыбнулся Николай, вставая, – «Тыкыты акаталёкотошкаката наката жикитизньото влокотобото смокототрикики. Глакатазаката окототото некетеёкото токото встокоторокотонукуту некете окототвокотодикики.»
А у тебя – есть ли с кем говорить-то?
…Николай замерз на Полярном Урале в конце февраля следующего года. Ушел один и не вернулся. Нашли его по пеленгу на телефон всего в пятнадцати километрах от жилья.
Так и не успел Алешка узнать, что Николай тогда ему сказал: «Ты, Алешка, на жизнь в лоб смотри. Глаза от неё-то в сторону не отводи!»
А Николай Владимирович Шауберт, до сих пор ездит летом в Германию и ведет там летние занятия по русскому языку и литературе то ли в клубе, каком, то ли в кружке, а зимой ведет курс «Теоретическая механика» в когда-то «политехническом» институте из которого много «кого» вышло.
В том числе и неплохие музыканты.
«За Прагу»
– Сядь! Посиди! – дядя Витя хлопнул ладонью по лавочке рядом с собой. – Были? – мотнул головой в сторону дороги, ведущей на кладбище.
Я кивнул.
– Батька был – я видел. Хотел подойти, да вот… – он ударил палкой по ноге.
…Победа!..
Долго ли праздником продержится день? Или забудут?
Вы-то нет. А вам и осталось-то… Вы еще нас молодыми помните. А?.. Чё говоришь?..
Мы помолчали.
– …Под Прагой Победу я встретил. …9 мая. …Утром…
Летит на лошадях повар наш. С котлом вместе. Из трубы дым.
Иван Николаевич Ведров. Из-под Смоленска. Летит. Остановил лошадей и из автомата весь диск в небо. Мы ничего понять не можем. В Праге-то ещё фашисты были. За оружие, к нему. А он сказать не может ничего. Плачет. Кадык ходит. Пилотку снял. Мы по сторонам – нет никого. А он рукой показывает, мол – «дайте ещё диск». Протянули. Он и его… весь в воздух. Тогда и выдохнул: «Победа! Сегодня утром – всё! Конец!»
Тишина. Тихо стало. Ротный бежит с пистолетом. Орёт что-то. Сказали ему. …Да!..
…Орали, стреляли. Ротный тоже орет. Потом затихли. В Праге ещё немцы были.
…Старый был – Иван Николаевич. Мы всё его дразнили: «Ведров, дай каши ведро!» «Сопляками» нас называл. Помоложе был, чем ты сейчас. Мы его «дедом» звали. А кто и «батей». От Смоленска до Волги, а потом вот от Волги до Праги дошёл. Мимо дома шёл. Говорил, что «нет дома»! Ведров!
Всё объяснял, что фамилия его правильно Вёдров. Солнечно и сухо, – значит. Самый сенокос.
Сам из нашенских, с Урала, а вот под Смоленском осел.
Много у нас было с Урала да с Сибири.
...Солнечно и сухо, – значит!..
Говорил, что «писарчукам» лень было точечки поставить. Вот и получился – Ведров. «Перекрестили, чернильные души», – говорил.
...Нет, уж! Если «точечки» есть, то ставить их надо!
Малось такая, а, вон гляди, как все может быть по-другому.
...Четыре года и всё – поваром. Любили мы его. Как батька был. По дому скучали – к теплу тянулись.
…Ротный к нему: «Что палишь? Немцы!..» А сам смеётся. Мальчишка был совсем. А тот ему: «Так войны нет! Так хоть пострелять! За войну не пришлось ни разу!»
Все смеются. А он: «А вот, и не пришлось ни разу! Спросят, а я что скажу!»
Смеялись все. Вот ведь как! Столько времени среди крови, скольких схоронил, а сам и не стрелял "ни разу".
…А что? Может быть! Да и медалей у него не было. А где?.. Нас кормил и всё! А может и были?.. Не носил, не хотел нас стеснять. А может, и не было! На войне ведь нет таких наград. Может «За боевые заслуги» и была. А может, и нет.
Говорил, что маршал Конев его кашу ел и хвалил. Это – похоже. Я такой вкусной больше никогда не ел.
...По-чешски тоже так же, – ведро – значит хорошая погода. Хорошо – значит. Тоже славяне!
"Дед" всё смеялся: – Меня славят!
А они кричат: «Сла-вя-не! Сла-вя-не!» А если одним ухом встать, то вроде, как "Слава Ване! Слава Ване!"
...А-а-а! ...Для Европы мы все были – "Иван"!
И казахи – Иван, и калмыки – Иван! Все – Иван!
…Убили ротного 13 мая. Не одного его! Многих тогда убили. Под городом Пльзень.
…Прагу 9 мая взять-взяли, а потом-то ещё война была.
…Хорошо помню – 13 мая убили. Там и схоронили – после Победы.
Да-а-а! Под городом Пльзень.
«Дед» – дядя Ваня Ведров и схоронил его. И опять плакал! Вот!
…Меня, тоже там последний раз ранило, в ногу задело. Не пошёл я в госпиталь-то… А так бы потерялась бы медаль.
Вот она. Дядя Витя приподнял медаль. На одной стороне всходило Солнышко, на другой было написано – «9 мая 1945г».
– А это, – он показал на медаль «За отвагу» – сестрёнка её. В один день их получил. За последний бой.
…Да… Вот после Победы и погибали.
От русских рук русские погибали. Супротив власовцы, они в основном, были.
…Генерал?… Как его? Вот ведь!
…Буняченко!
Вот ведь! Не помню, когда тебя последний раз видел, а его фамилию помню!
…Буняченко командовал ими. Да и не командовал он уже! Говорили, что их американцы к себе не пустили, вот они и на нас ринулись.
…Тоже русские. Вот и была последняя битва Войны – русских с русскими.
Много в плен сдалось тогда. Тысячи!
А многие застрелились. А может и застрелили! Кто их знает?!
Сам генерал не стал стреляться! Снял с себя фашистские погоны и сидел, прямо на траве у дороги, пока наши не подошли!
…Но и к американцам не ушёл! А мог! Так судьбу и принял! На обочине!
…Тоже там же – под городом Пльзень!
…Что за манера у нас друг другу морды квасить?! В кровь ведь раздерутся, а потом друзья. Отходчива душа россейская-то!
Зло – когда перед глазами враг, а потом, – вроде, как и жалко…. Людей жалко! Люди ведь! Что потом с ними стало?!
…А… А на Параде Победы тоже…. Ребята вернулись, говорили, – первым под стены бросили личное знамя Гитлера, а последним – знамя власовской армии.
Вот как! И тут последние! Да!..
…Я, вот, думаю…, – дядя Витя повернулся ко мне, – Я вот думаю! На Парад шили форму индивидуально каждому. За неделю сшили! Сталин сказал тогда: «Подать списки участников Парада Победы по «коробке» от каждого фронта! А в коробке 20 на 20 – 400 человек! Во, как!..
Да чтоб рост не ниже 176 и не мене двух орденов. К вечеру списки подали. Ни тебе мобильников, ни тебе интернета!.. Успели!
Или Панфиловцев в полушубки одели за неделю. Это же 15-17 тысяч полушубков из живых баранов сделать надо!..
…Я это к тому, – как думаешь, – успеют к Олимпиаде подготовиться? Или как?.. Да!..
…Не успел я тогда на картошку. Да и дом к зиме не успел подготовить. Япония… Тудыт её!.. Бомба ещё эта!.. Жалко их!.. И так бы сдалась эта – Япония!.. А может, и «нет»!..
…Самураи! Eти их! Для них, почитай, своя земля тоже – Мать родная.
…Не попал на Японскую! Нога!..
…Потом ехал, – где шел!
Ох! Раззор, раззор кругом! Страшное дело – четыре года мужики ничего не делали! Заледенена земля наша! Душой заледенела! Как и не было детей у неё! Поплакала Земля! Ох, поплакала! Всех приняла! И правых и неправых! Дети, однако, её!