С юности ему приписывали невероятные романы: уже в девятом классе с молодой учительницей физики, которая, кажется, и впрямь смотрела на Артура чаще, чем на других…
– От тебя ж не убудет, а человеку приятно, – философски рассуждал по этому поводу его приятель Борька Сорокин.
Потом шептались, что в Логова влюбилась аж декан факультета – лютая с остальными студентами дама, которая жалела его, мальчика, потерявшего родителей, совсем по-матерински. И Артур твердо знал: у декана нет никакой задней мысли, когда она подсовывает ему пакетик с бутербродами. Или закрывает глаза на то, что Логов опять проспал первую пару.
Сострадание не имеет с похотью ничего общего… Хотя по работе ему встречался один старый подонок, который слишком уж жалел соседского мальчика: его родители пили по-черному. Он то подкармливал малыша, то укладывал к себе в постель.
– Да я ж порадовать его хотел, – оправдывался он на допросе. – Приласкать малость… Он же с этой алкашней никакой радости не видел.
Вот только однажды мальчик начал отбиваться… Может, просто подрос и понял, что творит с ним добрый дедушка? Или просветил кто-нибудь в подворотне… Пацан ударил соседа и начал кричать.
– Пришлось малость придушить его, а то весь дом переполошил бы, – оправдывался убийца, демонстрируя искреннее непонимание, в чем его вина.
Ребенка нашли только через неделю на пустыре, обглоданного бродячими псами. Патологоанатом обнаружил следы многократного сексуального насилия, а пацан из двора вспомнил, как погибший сболтнул, что сосед жалеет его. И только мать с отцом ничего не замечали…
Но юность Артура была свободна от таких упырей, если его и жалели, то искренне.
«Надо бы заглянуть к ней, проведать, – подумал Артур о бывшем декане, уже садясь в машину. – Если она еще не на пенсии… Как же ее зовут?»
У него было время вспомнить, пока он добирался от своего дома на Большой Черкизовской до Сашкиного на Сельскохозяйственной. Раньше Артур называл этот дом Оксаниным, теперь приходилось переучиваться, чтобы не увязнуть в прошлом на годы, а риск был – он это чувствовал. Выбираться в реальную жизнь нужно было очень аккуратно, неспешно, не делая резких движений, чтобы не порушить башню, воздвигнутую из воспоминаний.
И Сашку он не торопил: пусть остается в той же квартире среди Оксаниных вещей, раз ей так спокойнее. Только бы самообман не затянулся на всю оставшуюся жизнь… Вокруг было полно людей, живущих воспоминаниями. Артур видел их чуть ли не каждый день: грустное зрелище. Такого он Сашке не желал. Потому и рвался скорее увезти ее на море, наивно веря в его чудодейственную силу.
Старушки у подъезда затихали, когда Артур выходил из машины, и он втайне даже ликовал из-за того, что опять подбросил им пищу для сплетен. Пусть развлекаются, раз больше нечем скрасить свои унылые будни, повод-то какой: этот красавчик следователь сначала к матери ездил, теперь к дочке… Объяснять, что Саша Каверина как была, так и осталась для него дочкой, Логов считал унизительным. Плевать!
Главное – это отвезти Сашку к морю… Оно залижет, залечит раны, оставив тонкие шрамы, которые не исчезнут, конечно, но с ними уже можно жить. Ведь сам Артур как-то справился, не позволил черной трясине тоски поглотить себя. А был он чуть старше Сашки, когда его родители разбились в одной машине… Многие потом удивлялись, что Логов не боится сесть за руль и водит – не сказать чтоб уж очень осторожно. Довольно лихо…
Сашка ничем не выказала страха перед путешествием в Крым на машине. Правда, в первый момент удивилась:
– Не на самолете?
Но тут же пришла в восторг, запрыгала по комнате как маленькая.
– Вот это, я понимаю, приключение!
Его сердце от радости сбивалось с ритма, когда Сашка хоть ненадолго забывала о сиротстве и вновь превращалась в ту девчонку в домашних зеленых шортах и желтой майке, которую он звал: «Тот еще фрукт!»
– Ты же хорошо переносишь машину?
Артур уточнил на всякий случай. Вроде Сашку никогда не тошнило, но он и не возил ее далеко…
Она нагловато ухмыльнулась:
– Боишься, что я заблюю твою «Ауди»?
– Да уж не хотелось бы!
– Расслабься. Ничего такого никогда не случалось. Можно я наберу с собой чипсов? Или в твоей «немке» нельзя крошить?