– Мне жаль, Зейнап, – шепчет Ворон.
– Мы оба умрем?
– Я – нет. Но мне нужно лечение, через сутки я встану на ноги. Ты – не знаю, вполне возможно, что да, так как тогда, под солнцем ослабла.
– Я восстановилась, я же чувствовала себя сильной.
– Нет, Зейнап, солнечный удар не проходит бесследно и тем более так быстро. Прости меня, я не позаботился тогда о тебе должным образом. Ты чуть не умерла.
– Почему ты просишь прощения, мы же враги, мы должны ненавидеть друг друга?!
– Тогда почему ты не воткнула стрелу мне прямо в горло? Возможно, у тебя это получилось бы лучше, чем у Стражника?
Теряюсь, что сказать. Я ведь и сама не знаю почему.
– Вот именно, Зейнап, – усмехается Ворон, – сама не знаешь почему. А я тебе скажу. Ты – ни разу не воин, ты – целитель. Целитель не только ран. Ты думаешь, что я не знаю, что вороненок прилетал к тебе с водой, а потом еще и Песика к тебе в шалаш привозил? Думаешь, я не знаю, что большая часть воинов отказывается в тебя стрелять, вообще вредить хоть как-то? И я не могу. Потому что ты исцеляешь не только телесные раны, ты оживляешь душу. Шахмара, Йылан-кале – не мои враги, но их владения – моя цель. К сожалению, ты не сможешь изменить мою сущность, сущность воронов, мы будем биться до конца, надеюсь, победного конца. Прости, Зейнап, прощай.
Ворон уходит, уходит слабо, его шатает. Я тоже пытаюсь встать, надо дойти до шалаша, надо найти любой антисептик. Умирать ни от заражения крови, ни от интоксикации из-за ядовитой стрелы не хотелось. Иду по кромке леса, шатает из в стороны в сторону, но иду. Мой шалаш, он должен быть где-то рядом.
Глава 17. Последняя и немного грустная
Третий день идет битва. Говорят, что завтра наступит кратковременная передышка-перемирие. Обе стороны устали. Я лежу на кушетке в тоннеле, рядом со мной возится Аныл. Он много успел узнать о моих лекарствах:
– Эх, говорю, если бы я могла передать тебе свой дар! От нас было бы куда больше пользы.
– Нет, возражает Аныл. – Мне не можете. Дар передается только к родственным душам.
– А ты откуда знаешь?
– Так в сказках же всегда так, – отвечает мальчик с таким видом, будто я спросила об элементарнейшей вещи.
– Ах да! Тогда пусть это будет Раминочка, – шепчу я. Одинокая слеза скатывается по щеке.
Аныл молодец! Не скажешь, что ему чуть больше десяти лет. Вспомнил все мои уроки врачевания, обрабатывает раны как у людей, так и у змей. Жаль, что я не могу передать ему дар приготовления этих снадобьев.
С детской же непосредственностью он спрашивает:
– А ты умрешь, Зейнап?
Глупо сейчас разводить философию о том, что все мы когда-нибудь умрем, вопрос вообще не об этом, поэтому шепчу:
– Не знаю, мой хороший, не знаю, это в воли Всевышнего.
Я лгу. Я знаю, что умру и даже, что это будет сегодня на рассвете. Если бы лекарства помогли, я бы уже давно встала на ноги. Но силы так и не возвращаются. Именно поэтому я прошу Шахмару поднять меня из тоннеля наверх, к свету, хочу полежать на земле, посмотрет, пусь и на сухие, но ветки деревьев, видеть, как самые первые тонкие лучи солнца стараются пробиться сквозь эти серые колючки.
***
Я плачу тихо, настолько, насколько хватает сил. Я знаю, что это – последние минуты не только моих приключений на исторической родине, но и жизни в целом. Разрывает ли меня грусть? О да, и еще как! Моя жизнь, моя боль и мое счастье утекают безвозвратно, по крайней мере в этом теле я уже жить не буду. Но это – светлая грусть, не омраченная ни каплей горечи или злобы. Только я ни о чем не жалею. Я глажу голову, тело Шахмары, слабо, медленно, тяжело поднимать руку, но не могу заставить себя прекратить это делать. Его тело – тело змеи – гладкое, холодное, я чувствую, что еще мгновение, и мои руки, все мое тело тоже станет таким же холодным, жизнь улетучивается из меня медленно, но как же быстро!