В Советском Союзе поэт Леонид Сергеев написал об этом строчки, которые стали знаменитыми:
Постепенно росло напряжение и на шахматной доске. В пятой партии я долго нажимал, а Карпов все 100 ходов оборонялся. В моем цейтноте он всегда старался играть быстро. В этой партии во втором моем цейтноте он играл настолько слабо, что дал мне возможность заматовать его в пару ходов. Но я этого не заметил… После длительного доигрывания партия закончилась вничью. И тут советский черный полковник расцеловал филиппинского миллионера Кампоманеса.
Перед 4-й партией др. Эйве временно покинул Багио. И тогда в зале появился один странный субъект — человек, бесспорно, связанный с Карповым. Во время игры он также внимательно разглядывал меня. Мы хотели получить информацию, кто это такой, но советские не спешили раскрываться: «Придет время — скажем». Обратите внимание — они уже ведут себя здесь, как хозяева!
Прошло несколько дней. Стало ясно, что это привезенный советскими психолог. Владимир Зухарь сидел возле самой сцены; все пять часов, не шевелясь. Было очевидно, что он ежедневно работает с Карповым; по-видимому, проводит гипнотические сеансы перед игрой, а во время игры визуально подбадривает чемпиона. В то же время он старается вне игры чаще встречаться со мной, давая мне понять, что он действует и будет действовать отрицательно на меня. Я начал прятаться от Зухаря, по возможности меньше находиться за столиком на сцене. В седьмой партии я получил подавляющий перевес по дебюту. Карпов сидел бледный, со слезами на глазах. Но привыкший работать за доской все пять часов, я в новых условиях играл очень плохо; позволил Карпову получить сильнейшую контригру, и когда партия была отложена, все считали, что мне пора сдаваться. Мои помощники разбрелись кто куда, оставив меня одного горевать о проигранной позиции. Все же Петре удалось привести ко мне Мурея. Глубокой ночью мы с ним вдвоем нашли хитрую защиту — можно было еще сопротивляться. Каково же было наше изумление, когда Карпов, посмотрев мой очевидный записанный ход, тут же предложил ничью!
Я терялся в догадках. А любители со всего мира писали мне, просвещали. Вот так: «…Кажется вполне вероятным, что делегация Карпова установила микрофоны, а, возможно, фотокамеру или подглядыватель в комнатах, где вы анализируете отложенные партии. Даже если допустить, что Карпов открыл спасающий Вас ход самостоятельно, он подождал бы предлагать ничью, а сделал бы пару ходов, чтобы убедиться, что Вы нашли это спасение», — писал Мортон Делман (Техас, США). А ведь мой отель охранялся. Без разрешения, моего или Кампоманеса, туда не смог бы проникнуть и таракан…
И еще в одном месте могла просачиваться информация из нашего мозгового центра. Без ведома и разрешения, моего или фрау Лееверик, Кин ежедневно посылал телексы в Лондон — остов будущей книги о матче. Каждая строчка, написанная Кином, просматривалась Кампоманесом. А то, что организатор матча на стороне советских, он скоро перестал скрывать.
О следующей партии я должен рассказать подробнее.
Для меня эта партия памятна инцидентом, случившемся перед ее началом: поправ принятые нормы поведения, подписанные перед матчем соглашения, Карпов отказался от освященного веками ритуала, от рукопожатия. Собственно, это кульминационный момент матча. Несмотря на огромный перевес советской команды по всем показателям: численное превосходство, завоевание на свою сторону жюри и организатора матча Кампоманеса, да что говорить — в этом заброшенном на край земли городке они уже вели себя как хозяева! — на шахматной доске достижения команды выглядели бледно, даже тревожно.