— Да за что?! — Не выдержал пытливый ум несправедливости. — Я журналист. Это моя работа: вопросы задавать. В конце концов, я его пока ни в чем не обвиняла!
— Ах, пока?! — Раскраснелся редактор, будто батарейка, зарядившись от одной неверно сказанной фразы. — Пока?! — Опираясь, на упирающиеся в столешницу кулаки, приподнялся он. — Да ты хоть представляешь себе, куда лезешь?! Во что впутываешься? Ты еще спасибо сказать должна, за то, что человек вошел в твое положение.
— Какой еще человек? — Опомнилась Алена. — И в какое такое положение? — Недоумевала, о чем и поспешила сообщить.
— Бортновский! — Не стерпел редактор и последним выкриком явно надорвал связки. — А положение твое… глупой курицы, что так и просится на стол!
— Глеб Семенович…
— Что?! Ну… Ну что ты мне можешь сказать? Зачем ты мне такая нужна? Я спокойно хочу на пенсию уйти, а не дожидаться, пока меня отсюда попросят.
— Но это же неправильно! Так быть не должно! Журналист должен…
— Ты еще поучи меня, как оно должно быть! — Пригрозил, пытаясь отдышаться. — Тоже мне… журналист… — Бросил с презрением, чем Алену задел.
— А я уверена, что это именно Бортновский заказал убийство Самохина. — Твердо и четко проговорила она тогда и шарахнулась в сторону, глядя на то, как редактор аж присел, обтирая со лба холодный пот, так перепугался.
— Ты что, Аленушка? — Нервно усмехнулся он. — Ты смерти моей хочешь? — По сторонам опасливо оглянулся. — Ты головой-то думай иногда. Какое убийство? Кто заказал? Да тебе романы писать в жанре фентези стоит, а не криминальные новости. — Подавился редактор собственной шуткой.
Опомнился, в себя пришел, сменил окрас лица с багрово-красного на естественный, бледно-серый, и спину выпрямил.
— В общем, так: от работы я тебя отстраняю. На полгода как минимум. И это если дело не пойдет дальше, и Бортновский не будет настаивать. И то, неофициально! — Затряс вытянутым указательным пальцем. — Ведь официально ты уже давно уволена. — Как на пропащую рукой махнул. — Вчерашним числом твое заявление подписано, если мне память не отказывает.
Тут же каким-то чудесным образом в руках Глеба Семеновича появился завизированный листок с заявлением на увольнение «по собственному» с ее, Алениным, именем и фамилией.
— Если все утихнет, через полгода вернешься в редакцию и под моим чутким руководством будешь вести и дальше свой краткий обзор новостей, а если нет, переведем тебя в… Не придумал еще, но куда-нибудь переведем. — Мужчина мученически скривился. — Пока так.
— Да он же просто испугался! — Удивляясь собственной смелости, выдала Алена и выдержала прямой взгляд. — И не нужно так на меня смотреть. Я знаю, что говорю! Человеку, которому нечего скрывать, не придется подчищать хвосты таким низким образом. Уволили меня? Сослали? А я все равно не отступлю! Вы говорите, журналист должен знать, что и для чего делает? Так вот, я знаю! Я правды добиться хочу и я ее добьюсь! Что-то этот Бортновский скрывает. — Прищурилась уличая.
Глеб Семенович больше не кричал, он рассмеялся.
— Да ты чокнутая! — Выдал в итоге и сделал вид, что пытается присмотреться внимательнее. — И как это я раньше не рассмотрел? — Погонял эту мысль прицениваясь. — Да. В доме для душевнобольных тебе самое место! — Заявил абсолютно серьезно и, будучи в восторге от собственных умозаключений, даже ладонью по столу прихлопнул. — И это лучшее, чем может окончиться твое желание добиться правды. — Проговорил уже другим, угрожающим тоном. — Алена, опомнись, ты ведь даже не с винтовкой против танка прешь, а с голыми руками! — За голову взялся, понимая, что не находит в ее лице отклика.
— А я не боюсь! Пусть он боится. — Скрестила Алена руки на груди, всему миру себя противопоставляя.
— А ему, дорогая, бояться некогда, его пост губернатора области ждет. И такая помеха, как ты, растворится на просторах нашей необъятной родины даже за попытку, за помыслы ему в этом помешать. Угомонись! Угомонить, и это мой тебе совет, как коллеги, кое-что понимающему в этой жизни.