– Мама, мамочка, – прыснула Люська, – погляди на Эдьку!
Эдик спохватился, прекратил упражнения.
– Дети, вы погуляли бы, пока взрослые разговаривают, – наставительно сказал майор.
Эдик взял Люську за руку, отвел на кухню. Оттуда услышал, как майор спросил у матери:
– А что с бумагами Антона Сидоровича – целы они?
– Ну, что вы, какие бумаги! У них с этим строго: служебные бумаги дома не хранят, не положено. Муж и на этот раз все сдал, как всегда это делал. Перед самым уже отъездом разделался. Оставил только тетрадку с личными записями.
Отец был военным топографом, ходил по земле, нанося на карту реки, леса, горы, болота, пашни, дороги… Из последней экспедиции его отозвали перед самым началом войны.
– А эта тетрадь, – опять донесся голос майора, – она…
– Одни дорожные записи, – перебила мать. – Впечатления, мысли. Ну, еще встречи – описания встреч с интересными людьми.
– Дневник, одним словом, – определил майор и, помолчав, добавил со значением: – А знаете, Галина Алексеевна, такой дневник может представлять большую ценность. Я бы даже сказал – государственную ценность…
– Я, конечно, эти записи прибрала, – вставила мать. – Хотя и не задумывалась о их ценности. Тем более государственной. Просто, как память о муже.
– Прибрали – это хорошо, но где гарантия, что вам удастся их сберечь? Ведь если вот так вот, как сегодня, случайный грабитель… -
– Пожалуй, вы правы, приеду на место, сдам, куда надо, на хранение.
– Смотрите, дело не мое, но есть ли смысл рисковать? Мало ли что может случиться в дороге? На вашем месте я бы прямо сейчас сдал. Если решите, могу посодействовать.
Мать долго молчала, потом проговорила, всхлипывая:
– Думаете, для меня так просто – порвать последнюю ниточку? Открою тетрадь – и сразу голос его в ушах!
– Ну, как хотите, Галина Алексеевна, как хотите, вижу, вас не переубедить!
Майор ушел.
А наутро явился снова – перехватил, можно сказать, на пороге, когда они уже приготовились отправиться на оборонительные работы.
– Галина Алексеевна, идти сегодня никуда не нужно, готовьтесь к отъезду. Горисполком выделил мне машину, сейчас вывезу своих и вернусь за вами. Одно прошу учесть: грузовичок маленький, полуторка, да и в поезд потом с большим багажом не возьмут, так что…
– Конечно, конечно, соберу лишь самое необходимое, – заспешила мать. – А куда вы нас?
– В Оршу, там будете грузиться в спецсостав.
Он был очень энергичный, майор Захаров, и его энергия передалась матери: она засуетилась, кинулась увязывать узлы, укладывать чемоданы, собирать продукты. Когда подошла машина, вещи уже стояли возле калитки.
– Вот что значит быть женой военного! – похвалил майор.
– Ребят только не успела покормить,- вздохнула мать.
– Ничего, ехать не за тридевять земель.
Через час они потеряли из вида крыши Могилева и все внимание обратили вперед – в надежде увидеть скоро крыши Орши. Им не было известно, что она уже под немцем.
Ехали нормально, как вдруг случилось что-то непонятное с мотором: ни с того, ни с сего заглох. Машина стала.
Шофер, молоденький парнишка с испуганным лицом, полез под капот, а майор Захаров сказал, выпрыгнув из кабины:
– Галина Алексеевна, вы сойдите с машины, разомнитесь. И ребят снимите.
Помог всем выбраться из кузова.
Только успели отойти от машины, шофер вернулся за руль, мотор вновь заработал, Эдик с удивлением увидел, как Захаров вскочил на подножку и как грузовик тут же рванулся вперед.
Оглянулся, недоумевая, на мать – она стояла, умоляюще протянув вслед грузовику руки:
– Что же это?..
Взбитая колесами пыль скрыла машину. Мать опустилась на обочину, обхватила руками голову, по-странному закачалась из стороны в сторону.
– Дура я, дура,- прорвалось сквозь слезы, – доверилась не зная кому!
– Мамочка, – дотронулась до ее плеча Люська, – мамочка, этот дяденька – вор?
– Отстань ты,- прикрикнул Эдик, – не до тебя сейчас!
Проплакавшись, мать обняла ребят, заговорила, вновь кляня себя:
– Дура, доверчивая дура, надо было дождаться общей эвакуации, выбираться вместе со всеми, а мне за вас страшно стало, я и польстилась…
– Ладно убиваться-то, – по-взрослому сказал Эдик, – чего уж теперь.
Мать погладила его по щеке мокрой от слез ладонью.
– И верно, чего уж,- согласилась. – Надо куда-то двигаться – вперед, назад ли.
Пошагали обратно в свой Могилев. Мать шла молча, держала в одной руке Люськину ладошку, второй время от времени смахивала со щеки слезу.
– Ладно убиваться-то! – вновь сказал просительно Эдик, сам едва удерживая слезы.
– Папиных записей жалко…
Она еще всхлипнула, высморкалась в уголок ситцевой косынки.
– Там же папины дневники за все годы. И нынешняя тетрадь тоже.
Внезапно остановилась, оглянулась па увал, за которым скрылся грузовик с их вещами.
– Ой, ой, ой, вот уж действительно дура: только сейчас на ум пало, что за нынешней тетрадью-то он как раз и охотился!
– Кто?
– И вчера погром у нас дома определенно он же устроил,- продолжала мать, не отвечая Эдику. – Разыскивал тетрадь, вот и изобразил воровской налет.
– Думаешь, майор этот все?
– Иначе зачем бы ему сегодня так с нами?
Эдик тронул за руку:
– Пойдем!
И, успокаивая, добавил давешним взрослым тоном:
– Не больно забогатеет с писанины-то… Да и с барахла нашего тоже.
Она покивала, соглашаясь, хотя, видел Эдик, явно его не слушала.
– Пойдем! – опять тронул ее за руку.
– А, да, да…
Погладила его зачем-то по голове, прижала к себе Люську.
– Да, да…
Мысли ее, как видно, все продолжали вращаться вокруг тетради, и, шагая, она обронила:
– Надеется, я так думаю, про золото выведать…
– Про какое еще золото?
Вздохнула, не сразу ответила:
– У папы в последних записях…
Вдруг оборвала себя, тяжко, с подвывом всхлипнула, поспешно зажала рот косынкой.
– Не надо, мам!
Она долго шла молча, потом, немного успокоившись, принялась рассказывать, как во время нынешней экспедиции отец познакомился со старым таежником – вызволил из большой беды, – и тот проникся доверием, поведал о заветном месте, куда уже не надеялся сам добраться; содержание разговора отец занес в дневник.
– И чертеж начертил, как в «Острове сокровищ»? – загорелся Эдик.
– Не знаю, сынок, про чертеж папа ничего не говорил, а сама я не успела до конца тетрадь просмотреть, не дошла до этой записи.
– А откуда же этот майор мог узнать, что у папы была такая встреча?
– Одно могу предположить: кто-то из папиной группы проболтался, вот слухи и расползлись…
Мать снова надолго замолчала, погруженная в свои мысли, и Эдик не решался больше нарушать это молчание. Главное, она перестала плакать – видно, смирилась.
Шли медленно. Чем дальше, тем медленней. Люська уже еле волочила ноги. Эдик тоже устал, но старался не показывать вида. И помалкивал, что сильно проголодался: продукты ведь тоже в машине остались.
Под вечер их нагнал невнятный стрекот, вгляделись – ни дать ни взять, овечья отара со стороны Орши по шоссе пылит. Только очень уж быстро, не по овечкам скорость. Прошла какая-нибудь минута, и отара обратилась в колонну мотоциклистов. Они мчались по трое в ряд – зеленые каски, серо-зеленые мундиры, свесившиеся на грудь автоматы.
Мать схватила Люську и Эдика за руки, рванулась в сторону от дороги. В спину ударил лающий окрик на чужом языке, следом – автоматная очередь. Короткая, как хлопок бича.
Обдав пылью и бензиновой гарью, колонна прострекотала мимо – укатила в направлении Могилева. Скоро ее вновь можно было принять за мирную отару овец.
– Почему-то совсем не больно, – сказала Люська, проведя рукой по шее и разглядывая окровавленные пальцы. – Только обожгло чуть.
Оказалось, автоматная пуля пробила ей шею. Сбоку. Пробила, оставив два отверстия, сочившиеся кровью.
Мать сорвала с головы косынку, обмотала Люське шею. Люська была испугана, но не плакала.
Теперь по дороге шли автомашины. Одна, с красным крестом на кузове, остановилась, из кабины выскочил немецкий офицер.
– Вас ист дас? – окликнул, тыча пальцем в Люськину повязку, сквозь которую проступили два красных пятна.