Сапрыкин оказался чистым, да, и все же каждодневно видеть его было для инженера настоящим мучением, память срабатывала в одном и том же направлении – возвращала в Могилев военной поры. И ничего не мог с собой поделать, все закипало в нем.
Иногда ему казалось, что Сапрыкин тоже насторожен. Если он и в первые дни не отличался особой общительностью, то сейчас прикрылся, как обитатель речной раковины, створками и выжидающе посматривал из щели.
С ребятами на эту тему инженер, естественно, не распространялся.
Последнюю неделю он стал даже общих привалов избегать. Придумывал какой-нибудь предлог, не шел к костру.
Изыскатели квартировали в ближнем селе, рассредоточившись в нескольких домах. Приезжая с трассы, инженер выскакивал возле давшего ему приют дома из кабины грузовика, взмахивал, прощаясь, рукой и уединялся до утра.
О совместных «посиделках», какие практиковались прежде, ребята уже и не заикались – знали: инженер сошлется на головную боль. И в клуб тоже наведывались теперь без него.
Надо думать, и те несколько вечеров, что оставались до отъезда, прошли бы по установившемуся скучноватому распорядку, если бы события не свернули внезапно с наезженной колеи. Первую весть об этом принес инженеру Саша.
Инженер только расположился поужинать после возвращения с трассы, как Саша буквально ворвался в дом и, размахивая каким-то листком бумаги, возбужденно сообщил:
– Все, сбежал-таки!
– Ты о Сапрыкине?
– К хозяйке милиционер заглянул, – не знаю, по какому там делу,- а этот увидел его – и ходу!
– Баба с возу… – впервые за последние дни улыбнулся инженер.- Выходит, не сочинял насчет третьей скорости.
– О какой скорости вы говорите?
– Да Сапрыкин мне душу изливал: стоит, дескать, почуять приближение исполнительного листа по алиментам, так ноги сами третью скорость включают. Как говорят, пуганая ворона куста боится… Милиционер не удивился его поступку?
– Да получилось-то как, Эдуард Антоныч…
Нивелировщики жили всей группой в одном дворе, к
ним после своего прихода в отряд подселился и Сапрыкин. Хозяйка выделила квартирантам флигель-насыпушку, служивший ее семье в качестве временного пристанища в ту пору, когда поднимали дом. Ну, времянка – она и есть времянка, к утру здесь сильно выстывало, приходилось перед подъемом подтапливать. С вечера наготавливали дров. На этот раз отвечал за топливо Сапрыкин и, как приехали с трассы, он, не откладывая, подался под навес, где были уложены заранее напиленные чурбаки.
Он отправился под навес, а Саша – к хозяйке, чтобы заполучить ежевечерний бидон молока. В это самое время и наведался сотрудник милиции.
«Хозяйка есть?» – спросил у возвращавшегося с молоком Саши.
Они повстречались в тесных сенцах, и Саша, пропуская гостя, отступил в сторону, пробурчал:
«А куда бы ей подеваться, на ночь глядя?»
И они разминулись.
А на пути к флигелю Сашу перехватил Сапрыкин.
«Чего это он заявился?» – кивнул с откровенной тревогой на освещенные окна.
Саша уловил тревогу, и ему захотелось пугануть злостного алиментщика.
«Да на нервах наших поиграть! – воскликнул с деланным возмущением. – Из города, дескать, поступило распоряжение установить личности всех приезжих. Ищут, я понял, кого-то».
«Ха-ха, чего выдумал! – нервно хохотнул Сапрыкин, однако тем не менее торопливо зашагал к воротам, кинув Саше: – Добегу до аптеки, пока не закрылась, а то голова раскалывается».
«У меня цитрамон есть, враз вылечишься».
Тот не оглянулся, будто не услышал.
– Ну, я не стал догонять, не моя забота алименты взыскивать, – рассказывал Саша инженеру, – но до сведения милиционера данный факт довел.
– И что же он предпринял?
– Да ничего. Только спросил, какие имеются вещи, и конфисковал сапрыкинский чемодан. Попросил нас всех присутствовать при вскрытии, составил акт.
Тут он вспомнил о листке бумаги, который крутил все это время в руках, положил перед инженером.
– В чемодане обнаружил. Там, на самом дне, оказалась такая толстая тетрадь – их называют общими, – милиционер стал ее просматривать, а листок этот вывалился:
– Зачем он тебе? – поморщился инженер, не притрагиваясь к листку, – Тащишь всякое г… на обеденный стол.
– Эдуард Антоныч, это ведь ваши же какие-то записи! Почему я и заинтересовался.
Инженер поглядел на Сашу, спрашивая взглядом, не спятил ли тот, однако все же склонился над листком, вгляделся в поблекшие карандашные строчки. И оторопел: они были написаны его собственной рукой!
– Вижу, ваш почерк, – бубнил над ухом Саша, – я и заинтересовался.
«Долина ручья на 572-й отметке, – с трудом разобрал инженер, – делится на два рукава, причем левый почти сразу поворачивает круто к северу…»
У него перехватило дыхание, он прошептал растерянно:
– Отец… Рабочий дневник моего отца…
Вскочил, ухватил Сашу за полы распахнутого полушубка.
– Где она?
– Тетрадь, что ли? Ну, как-никак личное имущество, милиционер внес ее в акт и оставил в чемодане… Я же не знал!
– Саша, милый, он не должен уйти! Понимаешь? Мы не имеем права его упустить!
– Сапрыкина?
– Никакой он не Сапрыкин, это изменник Родины Захаров. Изменник и убийца.
Метнулся к вешалке, набросил на плечи полушубок; изнутри поднималась, сотрясая всего, знобкая дрожь.
– Но он наверняка вооружен, а у нас… Где сейчас может быть милиционер?
– Дома, наверно. Забрал чемодан, сказал, что пойдет домой.
– Ты знаешь, где он живет?
– Найду, пожалуй… Может, напрямую, огородами махнем?
Выбрались огородами в проулок, добежали до угла, тут Саша притормозил, гадая, влево им или наоборот вправо.
– Сюда, – сообразил, наконец, поворачивая к мерцавшим вдалеке огням довольно большого здания.
Луна над селом только-только начала подниматься, но недавно нападавший снег светился, казалось, сам по себе, вечерняя улица просматривалась довольно далеко.
Шагов, может быть, на двадцать. Именно на таком расстоянии они и углядели распластавшегося на дороге человека в белом полушубке.
– Угораздило кого-то надрызгаться,- громко ругнулся Саша. – Посреди села спать улегся.
Человек шевельнулся, попытался подняться на колени.
– Помогите!
Приблизившись, инженер разглядел охваченную портупеей спину; рядом валялся надломленный кол.
– Опередил нас этот гад, – сказал Саше, подхватывая лежащего.- Увидал – чемодан с тетрадью уплывает, и скараулил.
Саша помог инженеру поднять милиционера, заглянул в лицо.
– Как вы?
Тот, не отвечая, стянул шапку, ощупал затылок.
– Башка целая, однако-то, – проговорил слабым голосом. – Гудит шибко.
– Идти сможете? – спросил инженер, подставляя ему плечо – он оказался почти вровень с ним.
– Не знаю… Пробовать надо.
Нахлобучил шапку, потоптался на месте.
– Ай-я, ит котон, гудит шибко! Угостил шайтан… Алиментщик проклятый!
– Он не алиментщик, – сказал Саша. – Эдуард Антоныч узнал его: это изменник Родины. С войны затаился.
Милиционер как-то встряхнулся, что ли, перестал виснуть у инженера на плече, поспешно отогнул рукав полушубка.
– Нет, не вижу, глаз мутный стал,- пожаловался инженеру.- Смотри ты, пожалуйста.
Инженер глянул на светящийся циферблат.
– Девять без минут.
– Скорей, дома мотоцикл… Должны успевать.
– Думаете, рискнет на рейсовый автобус?
За милиционера ответил Саша:
– Вообще-то говоря, больше не на чем отсюда выбраться.
У себя во дворе милиционер совсем приободрился, постучал в освещенное окно, крикнул выглянувшей молодой женщине – должно быть, жене:
– Я скоро!
– Куда? – донеслось из дома.
– Почта.
Накрытый брезентом мотоцикл стоял под навесом; когда выкатили, инженер кивнул на коляску, предложил хозяину:
– Думаю, вам лучше сюда сесть, а руль мне доверьте… Простите, не знаю ваших имени и отчества?
– Зовите, однако-то, просто Митхас. Я шорец.
– Товарищ Митхас, – сказал инженер, не видя у него на поясе кобуры, – товарищ Митхас, оружие прихватить бы.
– Зачем прихватить? – отозвался Митхас, ныряя рукою за пазуху.- Оно тут.