– Увы, не болельщик, – виновато признался профессор.
Ах, не болельщик? Что же, бывает, на такие случаи у Вальки имелись в запасе другие темы.
– Без шляпы ходите? – заботливо поинтересовался он, чуть приглушив скороговорку ножниц.
– Да… Но как вы определили?
– Волосы от солнца жесткими сделались. Понимаете, солнце – оно ведь что…
Принялся развертывать печальную картину пагубного воздействия на волосы солнечных лучей. Похламков понимал, Валька затеял разговор с единственной целью – вызвать возражения, а там, коль скоро у собеседника возникнет охота поспорить, пусть себе развивает свою точку зрения. Однако профессор был, как видно, не расположен к спору, лекция пропала впустую.
Похламков тем временем постриг и побрил своего клиента, тот поблагодарил, расплатился и направился было к выходу, но Валька остановил, спросив с беспокойством:
– Вы кореши, что ли, с тем парнем? Ну, которому плохо стало?
– Дружим. А что?
– Так я, считай, закончил ему стрижку…
– Ва-аля, – одернул Похламков, – человек заболел!
– Я же ничего, – не унялся Валька, – пусть болеет, только…
– Ва-аля!
– Да не лезьте вы, Иван Федорович.
Профессор, уразумев, чего Валька добивается, посоветовал:
– Вы назовите сумму, какая причитается, и молодой человек, я не сомневаюсь, уплатит за своего приятеля.
– Ну, если об этом речь, – заторопился тот, – я готов, пожалуйста!
– Вот и прекрасно, – с усмешкой одобрил профессор, – вот и чудненько. Больной, здоровый – какое имеет значение? Главное, копейку не упустить.
Похламков счел долгом вступиться за воспитанника:
– Зеленый еще, – сказал профессору.
– А вы рекомендовали: грамотный.
– В работе – да, не отнимешь, а в жизни…
Они говорили так, словно Вальки здесь Не было. Но Валька-то не мог сделать вида, будто не слышит.
– Всю дорогу этот план в голове, – забормотал пристыженно, – а без копейки плана не дашь.
Профессор подхватил все с той же усмешкой:
– Вот именно! Больной, здоровый – этим сыт не будешь, а копейка никогда в обиду не даст.
Скользнул взглядом по красным буквам.
– И бороться с копейкой в кармане куда как веселее.
– Сегодня только повесил, – опять вступился Похламков, тоже посмотрев на «вывесочку», – еще не прочувствовал.
Между тем клиент Похламкова достал кошелек:
– Сколько там с моего товарища?
Похламков не дал Вальке ответить:
– Ладно, чего уж, – сказал поспешно. – Поправится товарищ, пусть приходит, тогда и рассчитается.
Возвратилась с улицы Феня, сообщила Вальке:
– Очухался твой-то, просит позвать, как освободишься.
Валька смущенно покашлял:
– Хорошо, позовешь минут через пяток.
Он уже, можно считать, обиходил профессора – закончил стрижку и даже успел побрить, но теперь вновь взял ножницы, захлопотал вокруг головы, создавая видимость устранения каких-то шероховатостей, заметных лишь глазу мастера. Делалось это исключительно «для сервиса» – такое и Похламков практиковал, обслуживая особо уважаемых клиентов. Однако сейчас Вальке не усердствовать бы, не перебарщивать.
– Вас ждут,- сухо напомнил профессор. – Да и у меня минуты на счету.
Валька смолчал и, убрав ножницы, принялся распаковывать его, обметать салфеткой шею, уши, лицо. Похламков, изучивший вкусы давнего клиента, предупредил:
– На голову одеколон не нужен.
– Знаю, – отозвался Валька.
Заправил в расческу ваты, смочил водой, причесал профессора.
– Шипр, – подсказал Похламков, когда Валька потянулся к пульверизатору.
– Знаю, – снова буркнул тот.
Пустил распыленную струю одеколона на обвислые щеки, обдал слегка шею – те места, где проходил с бритвой. Взял после свежую салфетку, заботливо промакнул лицо. Делал все так, как в данном случае действовал бы и сам Похламков.
– Пудра не нужна, – не удержался он все же от очередной подсказки.
Валька лишь молча кивнул, еще раз прошелся по волосам расческой и склонился в полупоклоне, который перенял у него, Похламкова:
– Будьте здоровы!
Профессор вежливо поблагодарил, достал деньги:
– Что я вам должен?
Похламков видел: Валька растерялся. Не ждал этого вопроса. Да и Похламков удивился, привыкнув к тому, что профессор без лишних слов клал на тумбочку рубль и уходил, не ожидая сдачи, хотя действительная стоимость услуг редко переваливала за полтинник. Точно так поступали и некоторые другие посетители из числа постоянных похламковских клиентов, Валька не раз оказывался свидетелем этой немой сцены, и сейчас, как видно, надеялся на подобный же финал.
– Что я вам должен? – повторил профессор.
Вальке, коль такое дело, прибросить бы на счетах согласно прейскуранту да и удовольствоваться этим, а ему, знать, обидным показалось упустить «законный» рубль.
– Спрашиваете, будто первый раз в жизни подстригаться сели, – выдал.
Сказано было на манер шутки, но все равно грубовато получилось, с явным намеком. Профессор тем не менее ответил спокойно:
– Вообще-то не впервые, но к будущему ударнику сел первый раз и таксу еще не изучил.
И-и, какой штучкой обернулся старик: не изучил! Что, Валька меньше выкладывался, чем обычно делал это он, Похламков? Или в мастерство уступает?
– Так сколько с меня?
– Десять копеек, – ляпнул Валька, встряхивая с резким хлюпающим звуком простыню, только что святую с профессора.
Профессор принял вызов:
– Все, Иван Федорович, потеряли вы клиента: отныне буду иметь дело только с ударником.
Выложил на стол гривенник.
Подошла с половой щеткой в руках Феня, принялась заметать осыпавшиеся на пол волосы. Это послужило сигналом парню, ожидавшему своей очереди, он шагнул к освободившемуся креслу.
– Куда лезешь без приглашения? – накинулся Валька. – Видишь же, уборка не сделана!
Тот было опешил, но быстро нашелся:
– Извините, больше не имею времени ждать.
Протянул Вальке пятерку.
– Нет у меня сдачи, – рявкнул Валька.- Вон вся наличность – гривенник.
– Тогда скажите, сколько с меня, займу у товарища.
– Сорок пять копеек.
– Что, съели? – пульнул от двери профессор. – Вели бы себя смирно, как я, гривенник заплатили бы, а то лезете в кресло без приглашения…
– На самолет опоздаете! – крикнул вслед ему Валька и, когда уже захлопнулась дверь, выплеснул оставшиеся помои: – Чтоб тебе и правда опоздать, жмот несчастный, профессор кислых щей!
Парень усмехнулся, молча отсчитал деньги.
Посторонних в мастерской не осталось.
– Ну, отмочил сервис, спутник красоты! – выдохнул Похламков, разминая трясущимися пальцами папиросу.
– Только без этого, – заорал Валька, – без моралей!
Феня, занявшая после уборки свое обычное место у окна, замахала на них руками:
– Тише вы, клиенты идут!
Дверь приотворилась, заглянула молодая женщина.
– Мальчик у меня, – проговорила неуверенно.
– Детская мастерская через два квартала, – отрезал Валька.
Дверь закрылась. Наступила тягостная тишина.
Похламков прикурил, сел в кресло, начал с преувеличенным вниманием разглядывать в зеркале собственное отображение. Феня поставила па колени всегдашнюю свою корзинку с мотком ниток и спицами. Валька послонялся некоторое время из угла в угол, потом открыл тумбочку, принялся выставлять полученные накануне флаконы с одеколоном.
– Провернуть пока операцию облагораживания, что ли? – сказал, ни к кому не обращаясь. – Все равно клиентов нет.
Облагораживание заключалось в том, что в одеколон добавлялось «для смягчения» определенное количество обыкновенной воды. Название нехитрому процессу придумал в свое время Похламков, он же преподал Вальке и технологию.
Как во всякой уважающей себя мастерской у них имелся «зал ожидания» – небольшая прихожка, в которой с помощью ширмы был выгорожен закуток для Фениного хозяйства. В этом закутке они обычно и манипулировали с одеколоном. И Феня не только беспрепятственно пускала их туда, но частенько и помогала. Сейчас вдруг демонстративно загородила вход за ширму, переместившись вместе со стулом от окна.
– Не лезь сюда со своим жульничаньем, – заявила Вальке, – без тебя повернуться негде!