Вот незадача: до поезда осталось каких-нибудь полтора часа (телеграмму доставили с запозданием), а Малышев – на одном из самых дальних полевых станов.
Франк вызвал водителя своей директорской «Волги» Россохина.
– Боевое задание, Степан Семенович: надо встретить с восемьдесят вторым жену нашего тракториста Малышева, она в четвертом вагоне едет.
– Как же я узнаю ее?
– Ориентируйся на детей, при ней – дети… А я сейчас поеду по полям, заверну за Малышевым и к вечеру доставлю его в объятия супруги.
Так Франк и сделал. Только не все получилось, как ему хотелось и как представлялось.
Когда он, разыскав Малышева, сообщил, что приехала жена, тот даже подпрыгпул:
– Ой, правда?.. Ах, молодчина!.. Спасибо за радость, товарищ директор!
– И детишек привезла, – сказал Франк.
– Детишек? То есть как это – детишек, если у меня всего один сын?!
– Н-не знаю, так в телеграмме указано: еду с детьми.
Тракторист пошел на Франка.
– Не шути такие шутки, директор!
– Этим не шутят, – нахмурился Франк. – Садись в машину, поедем… Да смотри, кулаков мне с женой не распускать, я у себя в совхозе такого не потерплю.
Приехали в контору – на крыльце Россохин. Улыбается.
– Ну, Малышев, и дочки же у тебя – прямо завидно!
– Дочки? Час от часу не легче. Жена где?
– В магазин пошла: погляжу, говорит, что к чему… Да вон и возвращается уже.
Малышев обернулся, вгляделся.
– Ничего не понимаю: это совсем не моя жена.
Подошла Малышева, Франк спросил у нее:
– Вам знаком этот человек?
Та с непонимающим видом покачала отрицательно головой. Тогда Франк ударил себя по лбу.
– Постойте, постойте, у нас же еще один Малышев был – кузнец.
– Правильно, – обрадовалась женщина. – Мой муж – кузнец. Но почему вы говорите о нем – был?
– Уехал он от нас.
– Как уехал?
– Да так вот – собрался и уехал. Не понравилось наше житье-бытье. Поеду, говорит, домой… А работник хороший был, нужный нам работник.
– Это что же получается? Мы – сюда, он – туда? Выходит, мы разминулись с ним, с дезертиром несчастным… Ну, ничего, я его возверну сюда, тюху непутевого!
Она развязала узелок па платке, пересчитала деньги,
– Маловато… Послушайте, товарищ, вы, видать, директор?
– Да, я директор совхоза.
– Одолжите денег на дорогу, приеду – отработаю.
– А думаете, вернется муж?
– Беспременно.
Франк дал денег. Женщина хотела написать расписку, он сказал:
– Не нужно. Верю. Поедете сюда – дайте телеграмму, Степан Семенович встретит, а то ведь – дети.
Малышев, молча наблюдавший эту сцену, предложил:
– Что же мотать их взад-вперед – детей, пусть до вашего возвращения у меня поживут.
Женщина вдруг расплакалась,
– Спасибо вам, люди!
Через неделю она вернулась в совхоз вместе с мужем. Малышев-тракторист сказал Малышеву-кузнецу:
– Гордись, кузнец, женой: она твое счастье кует.
Кустанайский обком партии прислал в совхоз на период уборки уполномоченного.
Старый коммунист, уважаемый человек, он, к сожалению, весьма поверхностно разбирался в сельскохозяйственном производстве, так как проработал всю жизнь на заводе.
Но одно уполномоченный усвоил твердо: самым прогрессивным способом уборки является раздельный. И даже стишок заучил:
И вот попал он на участок к молодому агроному – Гале Боревич. Галя только за год перед этим окончила Житомирский сельскохозяйственный институт, сразу приехала на целину, и воспринимали ее здесь еще не очень-то всерьез. Дескать, дырка в штатном расписании заткнута – и ладно.
Уполномоченный походил по полям, растер в ладонях несколько колосьев, с удовольствием пожевал мягкие зерна – решил: хлеб готов, пора начинать раздельную уборку. Сказал об этом Гале.
– Нет, товарищ уполномоченный, рано, нужно денек подождать.
Вежливо так ответила, уважительно, вроде бы советуясь, и он согласился: ладно, денек можно и подождать.
Но прошел день, он – к Гале, она – свое:
Нет, рано, нужно еще денек подождать.
И снова – так же вежливо, уважительно, и он снова согласился: хорошо, подождем.
Минул и этот день, он – к Гале, она – свое:
– Нет, не время еще.
Опять вежливо, опять уважительно, однако он на этот раз не поддался – нашел нужным проявить свою власть.
– Хватит тянуть, давайте команду, пусть начинают убирать.
А она:
– Нет, подождем: не дошел хлеб, зеленый еще.
И снова вежливо, уважительно, только уже с явной твердостью в голосе.
Разговор происходил в поле, возле одного из тракторов.
К трактору уже давно была прицеплена жатка, бак давно заправлен под самую «завязку» горючим, вокруг с нетерпеливым видом прохаживался тракторист, которому не хватало для штурма колыхавшейся перед ним пшеничной стены лишь одного – приказа агронома.
– Вот что, – сказал уполномоченный, – я беру ответственность на себя: пусть товарищ заводит трактор и начинает уборку.
– Ваша ответственность пусть останется при вас: хлеб губить не позволю.
Теперь в ее голосе были только холодная вежливость и твердость, от уважительности не осталось и следа.
– Девчонка, – взорвался уполномоченный. – От горшка два вершка, а туда же – не позволю!.. А я как уполномоченный обкома партии приказываю, и не… и не…
Он захлебнулся словами, сплюнул в ожесточении, махнул рукой трактористу: заводи! Тракторист покосился на Галю, усмехнулся, полез в кабину.
Завести хорошо отрегулированный мотор – секундное дело: трактор взревел, окутался сизым облачком отработанного газа, качнулся словно бы в нерешительности, потом набычился и попер могучей грудью на пшеницу.
– Стой!
Девушка хотела крикнуть как можно громче, но голос подсекся, и слово упало, не долетев до тракториста.
Тогда Галя бросилась к трактору, обогнала и с маху упала перед гусеницами.
Оторопело взвизгнули тормоза, трактор замер па месте. Посеревший механик выпрыгнул из кабины, опрометью кинулся к девушке: она была в глубоком обмороке.
…В тот же вечер уполномоченный уехал из совхоза.
Галю с этого дня стали называть Галиной Сергеевной.
Два брата – Григорий и Федор Щербаковы – работали с Франком еще под Воронежем и сюда, на целину, приехали в числе первых.
Оба они – водители, и Франк посадил того и другого на водовозки – машины с цистернами, в которых надо было доставлять в совхоз воду со станции, из железнодорожной водонапорной башни.
Проработав с неделю, братья пришли к Франку, Григорий сказал:
– Не то…
– Не по нам, – подтвердил Федор. – Ехали целину поднимать, а тут…
Франк поглядел на одного, на другого.
– Садитесь, поговорим… Вот, скажем, буран – сутки, двое, трое, все позамело, машины застревают, даже тракторы не проходят, а водовозки братьев Щербаковых пробиваются и сквозь буран и сквозь снег, потому что восемьсот семей в совхозном поселке не могут остаться без воды. Как в таком случае назовут братьев Щербаковых? Героями. А героями на целине не всех подряд называют, сами знаете.
Остались Щербаковы на водовозках.
И действительно, не раз называли их потом люди героями,- и в осеннюю распутицу, и в зимние метельные дни, и в пятидесятиградусные морозы, – называли заслуженно: не было случая, чтобы хоть одна семья в совхозном поселке осталась без воды.
Работали Щербаковы, не считаясь со временем. И, конечно, хорошо зарабатывали. Деньги подкопились. А куда в совхозе деньги девать? Дом купить? Не нужен, квартира есть. «Волгу» купить? А куда на «Волге» в степи поедешь. Взять отпуск и промотать сбережения в столичных ресторанах? Не моты они, не так воспитаны.
Да деньги – не дурные какие-нибудь.
И решили братья уехать в свой Воронеж, там – все родственники, там и на жизнь садиться.
Пришли к директору – так и так.
– Эх, Гриша, – вздохнул Франк, – ведь мы с тобой самыми первыми на эту землю ступили. Да и Федор ненамного позже приехал. И ведь это для вас, в частности, народ советский изобрел высокое слово – целинники.