Матрена в общем разговоре участия не принимал – сел в сторонке, под пихтой, угрузнув в снег, надвинул на глаза шапку. Его не трогали, понимая, каково в эти минуты должно быть у человека на душе.
К нам подошел старшина, достал серебряный портсигар. В нем белел, стянутый резинкой, слой длинноствольных папирос. Не каких-нибудь самонабивных, а настоящих, фабричных.
Парни уставились, как если бы перед ними выступал иллюзионист. Уставились с невольным ожиданием, хотя старшина явно не собирался угощать все наше воинство: нашел глазами Костю Сизых, протянул с торжественным видом портсигар.
– Спасибо за находчивость, солдат!
Костя смутился, но от угощения не отказался.
– По правде сказать, забыл уже, какой у них вкус, – вздохнул, прикуривая.
– Вот и вспомни, – вздохнул ответно старшина. – Заслужил!
Убрал портсигар, вынул кисет с махоркой. Для себя и всех желающих.
– Налетай!
Никто, однако, не потянулся: этого-то добра у самих хватало.
– А чего ж, товарищ старшина, – подал голос Антон Круглов, санинструктор, – чего Матрену папиросой обошли? Он ведь тоже в этой истории как бы именинник!
Баталии Антона за соблюдение элементарных требований гигиены давно стали темой анекдотов во всей роте
Особенно часто случались на этой почве стычки с Матреной, причем старшина, вполне понятно, обычно принимал сторону санинструктора. Похоже, из этого расчета Антон и додумался подлить масла в огонь.
– Не понял, – отозвался Иван Авксентьевич. – Юмора не понял.
Поманил Антона пальцем, наклонился к уху.
– Не по-нашенски это, – услыхал я гневный шепот, – не по-нашенски – лежачих не бить!
Лесная деревушка за Кривым озером интересовала командование бригады как один из возможных опорных пунктов противника. К нашей радости, мы там никого не встретили.
Не обнаружилось и жителей, которые, видимо, эвакуировались в самом начале войны.
Чтобы дать людям отдых, старшина принял решение остаться здесь на ночь. Для этого надлежало проверить, нет ли мин. Проверка велась методом прочесывания – нельзя было оставить в стороне ни одного закутка.
Деревня состояла из добротных бревенчатых изб каждая в два этажа. Причем, на верхних этажах располагались жилые помещения, а низ отводился для птицы и скота.
Мин не нашли, зато в стайке под избою, где я наметил разместить отделение, наткнулся на запрятанную в сено связку книг. Часть оказалась на русском языке. (в основном по лесоводству), среди них увидел старого знакомого – толковый словарь Даля. Один том этого словаря. Раскрыл наугад, принялся вслух читать:
«Лампа – сосуд разнаго вида и устройства для освещения жилья маслом, ворванью, жидким салом…»
– Найдем лампу, – раздался за спиной знакомый, с прокуренной хрипотцой голос Ивана Авксентьевича.
Я глянул на корешок – там значились буквы «И – О», отыскал страницу с именем старшины, начал читать дурашливым голосом:
«Иван – самое обиходное у нас имя…»
– Не надо, не скоморошничай, – взял у меня из рук книгу старшина. – А лампу найдем и, как устроимся на ночевку, почитаем про наши русские слова. Всласть почитаем, а то на фронте совсем от нормальной речи отвыкли.
Наверное, надо, подобно нам, покуковать зимою в шалашах, вдосталь намерзнуться и вдосталь намучиться полудремой у костров, когда сидишь в шапке, ватнике, не снимая валенок, сидишь, скукожившись на коленях, с протянутыми к огню руками, беспрестанно просыпаясь оттого, что дежурный бьет по ним палкой, бьет, само собой, жалеючи, но все же так, чтобы пробудить, – наверное, надо пожить какое-то время такой жизнью, чтобы понять, с каким наслаждением мы в этот раз намылись в бане, а потом расположились в жарко натопленной избе, кто на полатях, кто на лавках, и слушали рассуждения Кости Сизых:
– Нет, это надо же: спали дома на матрацах, под одеялами, с подушками под головами и даже не догадывались, что самое-то большое счастье поспать вот так, на голых досках…
В сгустившихся сумерках не разглядеть было его лица, но я отчетливо «слышал» улыбку – ироничную и грустную одновременно. И невольно улыбался сам. И остальные, наверное, тоже улыбались и думали при этом: многое по-новому заставит оценить нас эта война, многому научит наше поколение.
Впрочем, уже научила…
Пришел старшина, скомандовал:
– Занавесить окна телогрейками! И чтоб ни щелочки нигде!
И добавил тоном Дяденьки из книжки – добродушным и счастливым:
– Лампу раздобыл и керосин нашел.
Следом за старшиной к нам потянулись солдаты из других отделений. Оказалось, Иван Авксентьевич успел рассказать о моей находке.
Собрался практически весь взвод, исключая часовых. Хорошо еще, выбранная нами для ночлега изба не имела перегородок – одна большая горница, гости разместились более или менее терпимо.
Меня усадили за стол в центре, выкрутили в лампе повыше фитиль.
– Начинай, как давеча, с «Ивана», – подсказал старшина и объявил с улыбкой: – Тут про мое имя почти что целый столбец.
«Иван – самое обиходное у нас имя… переиначенное из Иоанна (коих в году 62), по всей азиятской и турецкой границе нашей, от Дуная, Кубани, Урала и до Амура, означает русскаго…»
– От Дуная, Кубани, Урала и до Амура, – подхватил Иван Авксентьевич, прерывая меня, – на этаких тысячах верст – и везде мои тезки! А какой-то несчастный фриц собрался нас задавить!
Разволновался, схватился за кисет, но остановил себя:
– Уговор дороже денег!
Дело в том, что по его же собственному предложению договорились во время чтения не курить…
Я двинулся дальше. Знакомые живые слова чередовались с устаревшими, давно вышедшими из употребления, звучащими для нас странно, порою смешно. Однако никто ни разу не засмеялся.
«Изба (истопка, истпка, истба, изба), избенка, избеночка, избушка, -шечка, -шенка, -шеночка, изобка, избочка, избишка, избина, избища – крестьянский дом, хата…»
Не знаю почему, я волновался и, чтобы скрыть волнение, читал вначале как бы с усмешкой. Но, случайно подняв от книги глаза, увидел, как меня слушают: сосредоточенно,
чуть запечалившись. И перестал паясничать.
«Избавлять – избавить кого, чего или от чего; спасать, освобождать; отклонить беду, неприятность; выручать, подавать помощь заступничеством…»
– Как он каждое слово чувствовал! – вновь не удержался старшина.
– До самого, что ни на есть, нутра добирался, – подхватил Костя Пахомов, помощник командира взвода. – ИЗБАВЛЯТЬ – это же про нас, про нашу сегодняшнюю задачу: спасать, освобождать свою землю от фашистов, подавать матерям, сестрам помощь заступничеством!
– Вот я и говорю, – обрадовался старшина,- об этом и говорю…
Ему, я видел, чертовски хотелось покурить, он буквально изжамкал в ладонях кисет, а все тянул с перекуром: жаль было прерваться.
Я решил помочь ему:
– Не пора посты менять?
Старшина бросил взгляд на часы, кивнул согласно, – Не хочется сегодня в приказном порядке этого делать…
Умолк, ожидая, кто изъявит желание пойти в подмену. В комнате воцарилась тишина. Какие-то мгновения она была просто тишиной, затем превратилась в тишину неприятную, потом – в тягостную.
Добровольцев не обнаруживалось. Зря, видно, такое затеял старшина: легко ли принудить себя покинуть теплую избу, уйти от Даля! Когда бы приказ – все просто, а так: «Почему я, а не сосед?»
Другой разговор, позови старшина под пули – там сработало бы сознание долга, а тут, хотя и совестно перед товарищами, которые ждут подмены, но никто не сомневается, что товарищи поворчат да и простят.
– Можно, я пойду?
Матрена?..
Старшина не успел ответить: солдата хлестнула в спину подначка Антона Круглова:
– Все, братцы, Родина спасена: Матрена двинул подавать помощь заступничеством!
На парня низринулся хохот всего взвода – низринулся, согнул плечи, заставил втянуть голову.
Из-за хохота почти не слышен был звук оплеухи, настигшей Антона. Влепил ее Костя Сизых. И встал рядом с Матреной.
– Товарищ старшина, разрешите на пару с ним!
Старшина снова не успел ответить: взвился Круглов.
– Ах, так? – кинулся на Костю.
Теперь старшина уже не позволил выйти событиям