В 1921 г. на страницах иранского журнала «Каве», в серии статей, посвященных раннефеодальной («новоперсидской») литературе Ирана, и, в частности, «Шахнаме», анонимный тогда автор[428] использовав до логического конца текст поэмы «Юсуф и Золейха» как источник (не подвергая еще сомнению авторство Фирдоуси), установил с достаточной убедительностью, что Фирдоуси мог обращаться к упомянутому в предисловии Моваффаку, как посреднику-покровителю только в середине последнего десятилетия X в.
Совершенно очевидна важность этого вопроса для построения биографии Фирдоуси. К сожалению, в русской советской литературе, за исключением статьи проф. К. И. Чайкина в сборнике «Восток», эти соображения не нашли отклика. Путешествие поэта в Ирак по старинке относилось, как и в легенде, к последним годам жизни Фирдоуси (после «бегства» из Газны).
Нам представляется, что, независимо от признания или непризнания Фирдоуси автором поэмы «Юсуф и Золейха», вопрос о возможности путешествий Фирдоуси после разрыва с Газной должен решаться отрицательно. Иначе говоря, если Фирдоуси и выезжал на запад, то скорее всего до начала работы над второй (на наш взгляд последней) — махмудовской редакцией.
Анализ вопроса, когда был Фирдоуси в Ираке, до или после Газны, дает очень много для нашей цели. Попытаемся осмыслить версию Таги-заде и К. И. Чайкина о пребывании Фирдоуси в Ираке в середине 90-х годов X в., а не после Газны, т. е. не в 10-х годах XI в.
Вспомним: Фирдоуси закончил свою поэму в 984—994 гг. (первая редакция), в момент, когда положение на востоке и особенно в Хорасане складывалось исключительно неблагоприятно для осуществления планов «реализации» поэмы, что было жизненно необходимо стареющему и одинокому, лишившемуся сына и друзей-покровителей. поэту. Ведь именно в эти годы решалась, но еще не решилась политическая судьба восточного Ирана и Средней Азии (Мавераннахра).
Перед Фирдоуси должен был встать мучительный вопрос: что делать с поэмой (а ведь это означало: как жить дальше)? Вполне возможно, что поэт был вынужден покинуть родину, что еще более обостряло положение.
Бовейхиды — владыки западного Ирана, которому не угрожали бедствия востока и Хорасана, уже прославили себя в то время покровительством литературе как арабской, так и персидской. Можно допустить, что мысль о возможности найти достойных ценителей своей поэмы на западе должна была возникнуть в сознании поэта, а раз возникнув, привела к практическому действию. Попытка действия, если она имела место (будь то личная поездка, будь то посылка поэмы), не увенчалась успехом. В «Шахнаме» и вообще в источниках нет никаких следов связи поэта с бовейхидами. И если поглубже вдуматься в вопрос, понятно почему.
Бовейхиды — шииты, иранцы-шо‘убиты, на первый взгляд, они, казалось бы, должны были оценить «Шахнаме» и в эстетическом и, что решало вопрос, в политическом аспекте. Но именно потому, что бовейхиды были политиками, они не могли принять дар Фирдоуси.
Антитуранская тенденция для запада Ирана в то время была в значительной мере абстракцией, а не острым жизненным делом, как для Мавераннахра и Хорасана, причем не только для феодалов-политиков, но и для широких народных масс.
Антиарабская тенденция при установившемся внешнеполитическом положении (мирное пленение аббасидов) была прямо не приемлема для бовейхидов. При том значительная часть населения и подданных бовейхидов составляли арабизованные иранцы, арамейцы и арабы Ирака. И главное — народная тенденция, в равной мере не соответствовала интересам как западных феодалов, так и восточных.
Наконец, и эстетическое восприятие «Шахнаме», произведения, оформляющего переход литературы на национальный язык фарси (дари), было органически более близко широким демократическим кругам востока, так как запад в деле перехода литературы на национальный язык (идущий в своем литературном аспекте с Востока) отставал от востока, как отставал и в своем общественно-политическом становлении.
«Отречение» Фирдоуси от старой поэмы в предисловии к новой было бы понятней именно в эти, наиболее тяжелые и смутные годы. Психологически понятным было бы даже посвящение поэмы в так называемой «второй редакции» эмиру Хан-Ленджана близ Исфагана. Потеряв надежду на Запад, не видя еще ничего на Востоке, поэт мог просто в отчаянии отдать экземпляр поэмы (отнюдь не новую редакцию) приютившему его эмиру... Это было (если это было) в 998— 999 г. Дальше события развивались уже более или менее ясно: в том же 999 г. окончательно определилась судьба Востока. Султан Махмуд Газневидский становится владыкой, наследником прежнего саманидского, в идеале — всеиранского государства.
(см. стихи 387—390).
Окрыленный надеждой поэт возвращается к своей поэме (забыто, понятно, и «отречение», если оно было!). Он оформляет ее для поднесения новому «Владыке востока и запада». Но и здесь, как известно, поэта ожидало жестокое разочарование.
Легенды о Фирдоуси рождены именно из-за отсутствия реальных фактов, часто затемняют, искажают реальные черты образа, но всегда говорят нам не столько о самом Фирдоуси, сколько об отношении к автору «Шахнаме» различных слоев феодального общества, а в целом об отношении народа к своему великому и любимому поэту.
«Шахнаме» — книга огромного политического значения, и отношение к ней и ее автору всегда было в основе своей политическим.
Из большого количества легенд, создавшихся вокруг образа поэта, мы вправе выделить одну, основную легенду о «поэте и султане», к тому же и самую древнюю: возникновение ее почти современно событиям, к которым она относится. Действительно, уже в старейшем письменном источнике с упоминанием о Фирдоуси (анонимная «История Систана» середины XI в.) мы встречаем как бы зерна будущей легенды: развернутый рассказ о столкновении поэта с султаном при чтении «Шахнаме», о бегстве Фирдоуси из Газны и смерти на чужбине.
Раннее возникновение легенды свидетельствует о политическом значении поэмы, о заинтересованности в ее судьбе если не широких народных слоев (об этом еще рано было говорить в XI и даже XII— XIII вв.), то значительных и разнообразных кругов феодального общества того времени, в большей части резко оппозиционно, даже враждебно настроенных по отношению к Махмуду и газневидской государственности XI—XII вв. Это были, в первую очередь, круги старой дехканской земельной аристократии, а также крупные местные феодалы.
Разумеется, были в феодальном обществе того времени и другие настроения и оценки политики Махмуда, например, в среде новой газневидской военной аристократии. По-видимому, и в некоторых городских — купеческо-ремесленных — кругах отношение к Махмуду было скорее положительным. Так, в части ранней суфийской литературы налицо даже известная идеализация Махмуда, как «справедливого государя».
Тот факт, что уже в раннем — XI в. — памятнике содержится зерно будущей легенды, показывает, что некоторые враждебные газневидам феодальные круги использовали неприятие Газной «Шахнаме» в своих целях. Из сатирического отношения к Махмуду родились отдельные бейты, вложенные в уста поэта. Нарастая, как снежный ком, в два-три столетия они превратились в «Сатиру Фирдоуси на султана Махмуда», объемом свыше ста бейтов, приложенную к рукописям и изданиям поэмы.
Так или иначе, раз возникнув, легенда вскоре заполнила белые пятна в биографии поэта и своим мишурным блеском заменила то немногое реальное, что, может быть, и было в ранних источниках. В основную легенду с течением времени вплетались новые, порой фантастические или бродячие фольклорные сюжеты.
Долгое время основная легенда попросту заменяла биографию Фирдоуси: поэт вместо обещанного золота получает оплату серебром (с каждой двойной строки — бейта — поэмы, а их всего 60 ООО). Оскорбленный поэт отвергает дар султана, разделив полученную значительную сумму (три мешка серебра) между гонцом султана, банщиком и продавцом прохладительного напитка[429], пишет сатиру на жадного низкородного султана и бежит от гнева владыки. Легенда дополняется явно противоречащим основе рассказом о запоздалом «даре раскаявшегося султана», золоте, посланном в Тус, но доставленном в день похорон Фирдоуси.
428
Статьи, подписанные в 1921 г. псевдонимом «Составитель» (Мохассель), в 1934 г. были вновь напечатаны в юбилейном сборнике, посвященном 1000-летию со дня рождения Фирдоуси и подписаны полным именем автора: Таги-заде.
429
Фирдоуси в этот момент был в общественной бане, т. е. в местном общественном саду-клубе, подобном римским термам.