— М-м! ммм!.. — заскулил, застонал Мистер Но, борясь с рвущимися из него рыданиями, и прыгнул за Мальчиком, как вратарь за коварным мячом, и поймал за ноги, подтянул под себя, перевернул лицом к себе, навалился всем телом.
Поцелуи покрыли тело Мальчика — все открытые части, — а жаркое дыхание душило… Такого еще не было никогда, даже мама не уделяла ему столько неги и страсти. И ничего общего с впечатлением от танцев, от прикосновений, девчонок, Мышки, Ужасной Прелести…
Мальчик извернулся, задыхаясь от тошноты и отвращения, освободил руку, полез в карман, достал дикобразовый шип…
Вскрикнул Мистер Но, вскинулся, схватившись за бок. Шип сломался, едва проникнув в плоть того, кто еще недавно был в роли палача-любовника, но этого было достаточно для того, чтобы Мистер Но подумал невесть что, — будто его проткнули ножом.
Мальчик, воспользовавшись замешательством Мистера Но, вскочил и отбежал, став недосягаемым.
Мистер Но быстро разобрался что к чему: решительным движением выдернул из тела кусок дикобразовой иглы, как занозу. Зажал кровоточащее отверстие, заговорил устало и спокойно:
— Хорошо, ты не захотел узнать, что такое настоящая… Тогда узнаешь, что такое настоящая нелюбовь, грязный выродок, банальный плебей! Твоя мать проклянет тот день, когда родила не игрушку, а неведому зверушку!.. Ты сочтёшь за счастье забраться на Шайтан-гору и замерзнуть там или убиться, упав со скалы, — чтобы я ничего никому не рассказал. Ха-ха!..
Он смеялся как безумный.
Мальчик убегал, еще не зная куда, а Мистер Но кричал во след:
— Я проклинаю тебя, памирский выродок, потомок Македонского, дезертир, горный Иуда!
Мальчик, как загипнотизированный, уходил в сторону, где его меньше всего будут искать — на Шайтан-гору. Убегал от опасности сиюминутной, и в то же время, уходя прочь, оттягивал решение, да и просто протестовал, отдалялся от той эмоциональной бомбы, которая разорвалась рядом с ним, от воронки, которая вдруг засасывает его.
14. Олимп
Полумесяц, наколотый на макушку горы, как серебряный рог на шпиль минарета, еще помогал идти, но сгущались тучи.
Паника души творила единственное направление — Шайтан-гора: запретное, протестное, отчаянное.
Но скоро отчаянное успокоение дало и новую краску пути — осуществление мечты, другого случая не представится: не будет ни мотивации, ни настроения.
Мальчик шел вдоль сая, насвистывая, не уверенный, отпугивает ли свист хищника или приманивает. Но сейчас это не важно, ведь Мальчик ничего не боится — впервые в жизни он в полной мере ощутил это чудесное, ни с чем несравнимое, окрыляющее состояние.
Скоро ущелье сузилось, заблестели отвесные стены Шайтан-горы. Он знал, что взойти на эту гору можно только с обратной стороны, пройдя через джунглевые заросли, куда прятался, если смотреть из лагеря, хвост сая-анаконды.
Он вошел в джунгли, в холодные места, куда не добирается солнце. А если добирается, то ненадолго, часом-другим проходя мимо двух гор, чтобы в треугольную прогалину пыхнуть, залить немного света в мшистую темень, рай ящериц и змей.
Вскоре сай сменил звонкость на глухую ворчливость, мол, веди теперь тебя, полуночника!..
Да, именно сай, шумом и лунными бликами выводил его из джунглей, где ветки казались драконами и гигантскими пауками, цепляясь за одежду, царапая руки. А камни, сглаженные мхом, по которым скользят резиновые кеды, и трухлявые останки деревьев, преградами утяжеляющие путь, — нагромождением змей и черепах, норовящих спутать, а то и переломать страннику ноги. Несколько раз Мальчик падал, больно ударяясь о твердое и напарываясь на острое, — и ужас подбрасывал его кверху, он вскакивал, делал шаг, и опять падал, и тогда уже на четвереньках бежал прочь от ужасного, скользкого, вязкого места. И на этом обезьяньем бегу, наконец, вставал на ноги, ловил руками прутья, чтобы устоять, задирал голову, ища лунный свет сквозь ветки и камни, прислушивался к cаю, находил его серебристо-чешуйчатое тело, успокаивался и тогда только двигался дальше.
Зашумело вокруг, зашуршало, забрызгало — это пошел дождь. И все смешалось — шум сая с шумом дождя, а сверкание водных пластинок с блестками мокрых листьев. И Мальчик остановился, и долго стоял, понимая, что сейчас опять, как в том случае, когда он лежал под «живым», ползущим камнем, от него ничего не зависит, и снова пережил то ужасное, отвратительное состояние нечеловеческой, поистине животной беспомощности — бессилия закланного, жертвы.