Вот как случилось, что гуль Хайсагур, побывав в Багдаде, оттуда отправившись по следу уехавшего шейха в аль-Антакию, оказался в конце концов в своем любимом городе - Эдессе, которую дети арабов называют ар-Руха.
И здесь его ожидало немало удивительного...
* * *
- Не думал я, что еще когда-нибудь увижу тебя в Хире, о доченька, сказал Кабур. - Подожди, я прикажу позвать ад-Дамига, вот уж кто будет рад увидеть тебя! До нас доходили слухи о твоих успехах.
- Я буду рада поклониться ад-Дамигу, о дядюшка! - искренне радуясь встрече, отвечала Шакунта. - Он дал мне больше, чем дали при рождении родители! От них я получила красоту, из-за которой меня преследовали бедствия, а он вложил мне в руки куттары, чтобы я могла обороняться от бедствий.
- Только ли учителем он был для тебя, о доченька? - прозорливо спросил старый купец.
- А разве все остальное было запретно? - лукаво удивилась Шакунта.
Кабур, которого за малый рост и черную кожу арабы прозвали аль-Сувайд, совершенно не изменился за минувшие годы. Уже ко дню первой встречи с Шакунтой он насчитывал не менее шестидесяти весен, а с того благословенного дня прошло почти восемнадцать лет. Но он все еще разъезжал с караванами, торгуя не только дорогим оружием, которое по случаю войны с франками было в особенной цене, но и благовониями, которые его люди закупали на Островах пряностей, и драгоценными камнями с Серендиба, и многим иным.
Собственно, он и явился невольной причиной того, что Шакунта отвыкла от обычной стряпни арабов, так что первые ее опыты после долгого перерыва на этом поприще оказались плачевны. Арабы едят мясо, и оно для них признак благоденствия, и чем богаче пир - тем больше на нем мясных блюд, и даже породистые кони получают его - правда, сваренным вместе с ячменем или рисом. А индийцы поразили Шакунту тем, что употребляли только растения и злаки с пряностями. Она задала несколько вопросов Кабуру - и выяснила, что индийские жены доживают до преклоных лет, сохраняя статность, свежесть кожи и густые волосы. Вспомнив, на кого делаются похожи арабские жены после тридцати лет, Шакунта решительно отказалась от мяса.
Позднее, старательно изображая стряпуху, она сперва даже не пробовала свои произведения, помня, что много лет назад она готовила точно так же и все ее хвалили. Потом не удержалась, попробовала, ужаснулась - и стала позволять себе несколько кусочков в неделю.
Кабур улыбнулся в ответ и подвинул к гостье блюдо с плодами сирийскими яблоками, персиками из Омана, султанийскими апельсинами и нарезанным арбузом.
- Наилучшее кушанье - это кушанье, которое сделали женщины, над которым мало трудились и которое ты съел с удовольствием, - произнес он. Так ведь говорите вы, арабы? Эти плоды разложила женщина, труда они не потребовали, кроме доставки с базара домой, а удовольствие принесут немалое.
Шакунта поблагодарила улыбкой и взяла апельсин.
- Один раз ты оказал мне помощь, о дядюшка, и вот я прихожу к тебе в другой раз, - сказала она. - Знаешь ли, чем окончилось мое дело?
- Я попробую угадать это по твоему лицу, о доченька, - сказал аль-Сувайд. - Очевидно, ты нашла мага, который осведомил тебя о судьбе твоей дочери, и ты отправилась разыскивать ее... и ты ее нашла, но радости это тебе не доставило!
- Она неблагодарна, как... как... - Шакунта не смогла подобрать подходящее слово.
- Как все дети, о доченька, - аль-Сувайд осторожно вынул из ее стиснутого кулака нож, которым она собиралась разрезать апельсин, и сам сделал это. - Вы, женщины, почему-то считаете, что они обязаны быть благодарны, а это не так. И вы страдаете из-за своей ошибки.
Сок спелого плода капнул на мягкую белую рубаху индийского купца. Он поморщился, ибо уважал безупречную белизну одежды, и стряхнул две капельки.
- Получается так, что я не могу выполнить договор! - пожаловалась Шакунта. - И чем же я тогда лучше этого гнусного выпивохи Салах-эд-Дина? Я все ей растолковала, я объяснила ей, что девятнадцать лет своей жизни сражалась за то, чтобы не нарушить верности слову, а она не захотела мне помочь!
- Начертал калам, как судил Аллах, - успокоил аль-Сувайд, протягивая на ладони дольки апельсина. - Если этот договор так много для тебя значит даже теперь, когда ты познала иные радости и иных мужчин...
- А что у меня в жизни есть, кроме этого договора, о дядюшка? - пылко спросила Шакунта. - Мои сыновья выросли без меня, моя дочь не желает меня видеть! А мой внук...
- У тебя есть внук?
- Да, у меня есть внук, мне родила его дочь, и родила от царевича Мервана... - Шакунта задумалась.
- Стало быть, он имеет какое-то право на престол?
- Клянусь Аллахом! Ведь именно об этом она мне и толковала! воскликнула Шакунта и рассмеялась смехом человека, который наконец-то и с большим трудом уразумел для себя нечто важное. - Аль-Асвад поклялся, что мой внук станет наследником престола! Вот теперь все они - у меня в руках!
- Ты хочешь похитить ребенка? - не одобряя, но и не порицая такого решения, спросил купец. - Ведь если он необходим аль-Асваду, чтобы сдержать клятву, то выкуп за него будет огромен.
- Выкупом за него станет моя дочь! Она утверждает, что выйдет замуж за аль-Асвада! Ну так пусть он даст ей развод, и вернет ее мне, чтобы я отвезла ее к Салах-эд-Дину! В договоре, кажется, ничего не было сказано о том, что я должна привести свою дочь невинной...
- Действительно ли этот Салах-эд-Дин такой безнадежный пьяница, как ты его описала?
- Пьяница, гуляка и любитель хорошеньких невольниц, о дядюшка.
- Но какая разумная мать отдаст свою дочь такому человеку?
- А я и не собираюсь отдавать, - усмехнулась Шакунта. - Я только привезу ее и введу в его жилище. А потом уж пусть сражается с ней, как знает! Я полагаю, что она сумеет за себя постоять.
- Так что все дело - в похищении ребенка? - уточнил аль-Сувайд. - Ну, хорошо, у меня найдутся деньги, чтобы ссудить тебе, о доченька, и ты сможешь подкупить его нянек. Но ведь ты ко мне пришла вовсе не за деньгами - иначе бы ты сразу завела о них речь.