А царевич Салах-ад-Дин следил за ними, и изумлялся, и поражался. И он понял, что его старая нянька владеет тайнами колдовства, и скрывает это, и не будет у него пути к ее тайнам, если он сейчас же не обратится к няньке и не попросит ее о помощи.
И он вышел из своего укрытия, и бросился к аз-Завахи, и поцеловал землю между ее руками, и взмолился.
– О матушка! – сказал царевич. – Тебе известны мои обстоятельства, почему же ты до сих пор молчала о том, что у тебя есть кувшин и раб кувшина? Никто не вернет мне Захр-аль-Бустан, кроме Маймуна ибн Дамдама!
И аз-Завахи испугалась, и прервала заклинание, и посмотрела на Барзаха, а Барзах испугался и посмотрел на аз-Завахи. И оба они подумали об одном и том же. Ведь царевич подслушал их разговор, и узнал их тайну, и он…
– Что ты дергаешь меня за халат, о несчастный? Ах, да… Горло у рассказчика пересохло, о правоверные! Рассказчик устал и нуждается в отдыхе! Он нуждается в большой кружке ивового сока, которую никто не нальет ему без денег! Дайте кто сколько может, во имя Аллаха великого, могучего! А когда рассказчик отдохнет, вы услышите, как подменили новорожденных детей, как они выросли, как царевич Салах-эд-Дин искал свою невесту, как дочь франкского эмира встретила своего жениха, и что из всего этого вышло! Расходитесь, расходитесь, о правоверные! Дайте рассказчику промочить глотку…
И правоверные разошлись, но с большой неохотой. Причем маленький сердитый медник Али сказал большому и благодушному бакалейщику Хасану, чья прекрасная, крашеная хенной борода была гордостью всего базара:
– Больше не заманят меня эти проходимцы слушать свои сказки! Уже третий раз я забываю обо всех делах, и останавливаюсь, и рассказчик начинает историю о царевиче Салах-эд-Дине, и всякий раз, как доходит до того, как он на дворцовой крыше подслушивает мага Барзаха, у него, словно нарочно, пересыхает в горле!
– Не вопи так, о Али! – шепотом приказал ему бакалейщик. – Разве ты не видишь?
– Воистину, ты прав… – шепотом же отвечал медник, кинув взгляд туда же, куда и Хасан. И оба увидели совсем близко от себя закутанную в шелковый изар женщину, которая, очевидно, тоже остановилась послушать историю, а теперь слушала сердитую речь Али. И это была женщина стройная и соразмерная, благоухающая мускусом, а рядом с ней стояла старуха, бедствие из бедствий, с отвислыми щеками, редкими бровями, выпученными глазами, сломанными зубами, пыльной головой, и седыми волосами. И если молодой женщине изар нужен был, чтобы скрыть ее красоту и прелесть, то старухе – чтобы скрыть уродство. Стояла также рядом с ними невольница, и у нее на руках был маленький ребенок в расшитой золотом рубашечке, а у старухи – большой узел.
– Эти женщины посетили хаммам, ведь сегодня там женский день, они вышли оттуда утомленные, остановились у дверей и тоже заслушались рассказчика, а теперь глядят на нас так, будто красавица хочет подослать к нам старуху, – с немалой гордостью прошептал бакалейщик, оглаживая свою замечательную бороду. – И, клянусь Аллахом, я не доставлю красавице разочарования!
– Зато она доставит разочарование тебе, о Хасан! – ехидно сказал медник. – Погляди, куда поспешила старуха! А молодая встала с невольницей за угол и смотрит исподтишка, чем окончится это посольство!
– Что нашла она в этом голодранце? – искренне удивился бакалейщик. – Он даже не сможет сделать ей подарка. А у меня в лавке она набрала бы себе полную корзину очищенных фисташек, и тихамского изюма, и яблочной пастилы, и пряников с лимоном, и марципанов, и халебских лакомств с засахаренным миндалем!
– Очевидно, все дело в бороде… – прошептал медник. – Борода у него вдвое больше твоей, и клянусь Аллахом, тут дело нечисто! Не может у правоверного вырасти такая огромная борода!
А рассказчик и его ученик оба были обладателями бород поразительной длины и ширины. И у рассказчика Саида она была черная, блестящая, с изгибами и завитками, не длинная, но широкая, а у его ученика Мамеда – крашеная хной, лежащая волнами, наподобие овечьей шерсти. И они собирали свое имущество, не заботясь о том, что медник и бакалейщик стоят рядом и злословят о них.
– Бери коврик, скамейку и книгу, – говорил Мамеду Саид. – Ты читал совсем неплохо, о Мамед. Посмотри, сколько дирхемов лежит на твоем коврике! Пожалуй, хватит и на цыплят, и на рис, и на то, что якобы запретил Аллах… Не забудь заложить в книге страницу, на которой ты остановился.
– Чем же я ее заложу? – спросил Мамед. – Я не взял с собой подходящего шнурка, о Саид.
– Впредь будешь брать, а пока воспользуйся моим, – сказал Саид, достав из рукава шнурок, голубой с желтым. – Куда это ты смотришь и что ты там увидел такого, что рот твой открылся, а брови всползли под самый тюрбан?
– Гляди, кто к нам идет, – прошептал Мамед. – Старуха-посредница!..
– Я же говорил, что ремесло рассказчика принесет тебе удачу, о Мамед! – обрадовался Саид. – Часто ли искали тебя старухи-посредницы во дворце повелителя правоверных?
И верно – к возвышению, на котором Саид и Мамед считали дирхемы, подошла, ковыляя, старуха и обратилась к Мамеду.
– Мир тебе, о рассказчик! – сказала она. – Что ты скажешь о том, чтобы посетить женщину, молодую вдову, которой понравились твои речи? Ты мог бы рассказать ей кое-что из своих историй у нее в доме, чтобы она и ее женщины послушали из-за занавески. И мы хорошо отблагодарим тебя, клянусь Аллахом!
– Привет, простор и уют тебе, о матушка! Вот одно из преимуществ нашего ремесла! – воскликнул Саид. – Нас, рассказчиков, охотно слушают даже самые благочестивые из женщин. И если им приятны наши голоса и наши лица, они находят способы вступить с нами в сношения. Забирай его, о матушка, веди его к своей госпоже! Ступай, о Мамед, а я возьму коврик, скамеечку и книгу.
– Не тронь книгу, о несчастный, она мне понадобится, – возразил Мамед, но Саид уже сунул себе под мышку и свернутый коврик, и книгу, и успел поднять скамеечку.
– Пойдем, о рассказчик, – сказала старуха, и вцепилась Мамеду в рукав, и потащила его за собой, а медник и бакалейщик глядели на них издали и держались за животы от смеха.