Вряд ли те, что оставили тут свою корзину, лазили вверх и вниз по откосу. Возможно, сбоку к отверстию вела тропинка, но Джейран из-за глыбы не видела ее и, вылезая, могла до нее не дотянуться.
Она опять пошла собирать камни, но обнаружила, что самые маленькие уже использовала для своего топчана. Пришлось разобрать его – и тут уж Джейран пустила в ход всю свою сообразительность. Когда она спихивала верхнюю глыбу, ее союзницей была стена. Теперь же ей приходилось выкладывать каменное сидение, не имея опоры для спины. Вся надежда была на общую тяжесть камней. Если она окажется больше тяжести глыбы, то Джейран, с помощью Аллаха, удастся избавиться от этого препятствия.
О том, что глыба может оказаться не под силу ее крепким ногам, Джейран старалась не думать.
Она опять уселась, опять подтянула колени к груди, опять стала медленно и понемногу выпрямлять ноги, отжимая от себя непокорный камень. В какой-то миг ей показалось, что силы ее внезапно иссякли. И тут же внезапная злость заставила ее напрячь спину до судороги.
Глыба поползла, покачнулась на пороге пещеры – и с грохотом низринулась вниз, поднимая пыльный след.
Путь был открыт!
Джйран немного посидела на полу, тяжело дыша, потом неторопливо встала, взяла кувшин с узелком и ступила на порог.
Действительно, к отверстию подходила боковая тропинка, и спуск был опасен только в самом начале, а дальше росли кусты, за которые можно было хвататься, и вдали виднелась ведущая к горам дорога, и по ней можно было добраться до придорожного хана, или до оазиса, или до колодца, где останавливаются караваны!
Джейран быстро спустилась к кустам, чуть не попав при этом в неглубокую расселину. Сев на краю, она стала размышлять, намного ли сократит себе путь, если спрыгнет вниз. И тут она услышала мужской голос.
– Эта распутница заблудилась в пещерах, о аль-Абдар, и нет нам нужды выезжать на дорогу.
– Нас никто не увидит здесь, о дядюшка, – отвечал другой, – а госпожа не стала бы посылать за нами, если бы твердо была уверена, что эта развратница пропадет в пещерах.
– Просто никто не прошел эти пещеры полностью, и не узнал всех их секретов, и не затягивай свои разговоры, о ослиный хвост! Если есть два выхода из долины, то может быть и третий. А когда эта распутница доберется до города и расскажет о том, где она побывала, – ты будешь благодарен палачу, если он всего-навсего повесит тебя! Мы должны найти ее, отрубить ей голову – и в этом будет наш отдых от ее зла!
– Мы не видели никаких караванов, возглавляемых женщинами, о господин, – сказал мужчина средних лет, которого Джабир аль-Мунзир обнаружил на краю маленького поля, где пшеница, казалось, была при последнем издыхании. – Здесь не проходят караванные дороги. Но совсем недавно, когда я только начинал сев, ко мне подъехал человек на хорошем верблюде, сопровождаемый невольниками. И назвался он купцом, торгующим медной утварью. Он искал жену, которую у него, как он сказал, похитили и повезли вон туда. И он тоже расспрашивал о небольшом караване, который принадлежал женщине средних лет. Земледелец показал рукой в направлении далекой горной гряды.
– Откуда он знал это? – спросил аль-Мунзир.
– А разве я должен был задавать ему вопросы? Он заплатил мне два дирхема за то, чтобы задавать вопросы мне, о господин, а не самому их выслушивать.
Поняв намек, аль-Мунзир достал деньги и, наклонившись с коня, протянул их мужчине.
– Клянусь Аллахом, ты дал мне десять дирхемов! – воскликнул тот.
– Значит, я могу задать тебе впятеро больше вопросов, чем купец, – усмехнулся аль-Мунзир.
– Из всех сыновей арабов, что когда-либо садились на коня и подвязывали к ноге копье, ты – наилучший, – убежденно сказал земледелец. – Меня зовут Хасан, и сам я, и моя семья – к твоим услугам, о господин. Как насчет того, чтобы поесть в моем доме?
– Я охотно отдохну и поем в твоем доме, о друг Аллаха, – сказав это, аль-Мунзир соскочил с коня и расправил помявшуюся фарджию. Вежливость не позволяла ему ехать верхом, когда человек, оказавший ему гостеприимство, идет пешком. Равным образом исконная вежливость жителя пустыни не позволила Хасану удивиться цвету лица аль-Мунзира. Этот всадник никак не смахивал на айара или простого разбойника, он был чисто одет на городской лад, говорил на прекраснейшем арабском языке – а до цвета его кожи пусть будет дело тем отцам и матерям, которые захотят или же не захотят отдать за него своих дочерей.
В селении, куда Хасан привел аль-Мунзира, хижины тесно жались одна к другой, как соты в улье, все они были высотой в человеческий рост, обмазаны глиной и кое-как побелены. Окон аль-Мунзир не увидел, но обнаружил нечто забавное – стены были изобретательно изукрашены большими и маленькими лепешками сохнущего на жарком солнце верблюжьего помета. Он же сох на крышах, выложенный в виде зубцов и башенок, так что каждая хижина походила бы на маленький замок, если бы не одно обстоятельство. Хижины соприкасались крышами, и выходило, что одна и та же крыша простирается на полдеревни, покрывая несколько улиц, каждая из которых шириной была в три, а то и в четыре мужских шага.
Селение было построено на берегу чахоточной речушки, по берегам которой лишь и разрослась молодая свежая зелень. А во все стороны от этого оазиса, за маленькими полями, тянулись одни пески и камень, поросшие кое-где серыми метелками, похожими на полынь.
Проходя следом за Хасаном по узкой улочке к его дому, аль-Мунзир слышал за своей спиной встревоженные голоса девушек и женщин. Он расправил прямые плечи и приосанился – пусть поглядят, ибо такие плечи, такую широкую грудь и такой узкий стан, а также такой великанский рост они здесь не скоро еще увидят. Аллах свидетель – во всех своих бедствиях аль-Мунзир сохранил некоторую гордость своим сложением, достойным древних воителей, да и как было не гордиться, раз сам аль-Асвад, будучи ниже на целую голову, им восхищался?
Угощение оказалось самым простым – ячменный савик во всех возможных видах, и в похлебке, и запеченный, а также гороховая похлебка и сухие фрукты. Но пища была вкусной и горячей, за что аль-Мунзир возблагодарил Аллаха.
За едой он не задавал Хасану вопросов, зная, что тот и сам скажет все, что знает, после трапезы. Так и вышло.
– Наши дети ходят собирать верблюжий помет за фарсанг, а то и полтора фарсанга от деревни, – сказал Хасан. – Ты видишь, господин, что мы только его и кладем в очаги, у нас нет здесь дров и хвороста, но, благодарение Аллаху, верблюжьего помета хватает. Там проходят караванные тропы, и дети знают, где бывают стоянки, и обходят колодцы. Но уже несколько лет мои сыновья приносят топливо из одного места, куда мог бы забрести только христианский отшельник, а они выискивают такие углы, куда правоверный без большой нужды не пойдет и не поедет.
– Что же это за место, о Хасан? – спросил аль-Мунзир, не торопя рассказчика, давая ему говорить так, как ему приятнее.
– Те горы, которые видны с моего поля, о господин, – горы неприступные, и лазить по ним стал бы лишь бесноватый, хотя там, наверно, и есть какие-то тропы. Караванные пути на протяжении целого фарсанга проходят вдоль их подножия, и там есть небольшой колодец с каменной бадьей, чтобы поить животных, поэтому дети ходят туда и знают там все окрестности. А добираются дети обычно до Черного ущелья, хотя караваны проходят стороной от него.
– Должно быть, это очень узкое ущелье с высокими стенами, – предположил аль-Мунзир.
– Да, его потому и прозвали Черным. Кроме того, в него невозможно войти, потому что из него вытекает быстрая река с порогами, настолько сильная, что тащит за собой камни и крутит их, как пучки шерсти. У нее нет берегов, о господин, стены ущелья встают прямо из воды, поэтому никто и никогда не поднимался вверх по течению и не рассказал, каковы ее истоки. Дети иногда доходят до этой реки и возвращаются обратно с верблюжьим навозом, потому что раз в месяц или даже чаще кто-то устраивает стоянку на берегу реки, у самого входа в ущелье, и разводит костер, и готовит пищу. Зачем это делается – знает лишь Аллах великий. Может быть, караван, который ты ищешь, оставил следы на том берегу?