Середина 1930-х была эпохой разброда для левого движения в Венесуэле, поскольку первые три десятилетия века страной правил тиран генерал Хуан Винсент Гомес — недоверчивый скотовод, похожий на Сталина. Его диктатура уничтожала в зародыше любую оппозицию с помощью умелой тайной полиции, а также амбициозной программы по строительству новых дорог и созданию средств коммуникаций. И та, и другая гарантировали ему, что вне его ведома даже упорные агитаторы из его родной провинции Тачира не смогут собрать достаточные силы для противодействия. Типичный латиноамериканский деспот с великолепными ухоженными усами и отец более чем сотни отпрысков (притом что генерал никогда не был женат), Гомес был настолько осмотрителен, что запретил жителям Каракаса основать Ротарианский клуб, опасаясь, что тот может стать политической силой. Его аппарат подавления был настолько действенным, что Гомес лишился власти лишь в 1935 году, да и то только потому, что тихо скончался в возрасте 79 лет.
Эйфория, последовавшая за смертью генерала, вовлекла Рамиреса Наваса в большую политику: так он стал одним из основателей Демократического действия — новой партии, лидером которой был откровенный идеалист Ромуло Бетанкур. Однако юного адвоката ждало еще одно разочарование: когда партия пришла к власти после широкомасштабной революции 1945 года, он убедился в том, что разница между его друзьями и их предшественниками не столь уж велика. Своего мнения он не скрывал, а потому на короткое время даже попал за решетку за свою откровенность. После освобождения он примкнул к просоветской коммунистической партии, подвергавшейся гонениям со стороны разных правящих режимов и потому скрывавшейся в подполье вплоть до начала 1940-х годов. Несмотря на всю свою идеологическую пристрастность Рамирес Навас не одобрял партаппаратчиков. С его точки зрения, они были слишком консервативны, поэтому он так никогда и не стал членом партии, что еще раз говорит о его независимости.
Впрочем, его взгляды не помешали ему поддерживать власть, отдававшую приоритет частной собственности и капитализму. Он стал успешным адвокатом и прочно обосновался в Сан-Кристобале. Говорят, противоположности притягиваются друг к другу, поэтому женщина, в которую влюбился Рамирес Навас и на которой он женился в 1948 году, была столь же убежденной католичкой, как он сам атеистом. Религиозные чувства прелестной черноволосой общительной Эльбы оказались гораздо более стойкими, и она так никогда и не смирилась ни с нетерпимостью своего мужа к ее вере, ни с его неверностью. Она тоже была энергичной и сильной личностью, но битву за имя своего первенца она проиграла.
Через год, когда в результате очередного переворота власть снова была захвачена военной диктатурой, по словам Рамиреса Наваса, его старшему сыну пришлось поплатиться за революционную страсть отца и за навязанное ему при рождении ленинское имя. Речь не шла о том, чтобы Ильич повторял путь своего отца, теряя годы на жестких церковных скамьях и препарируя Библию. Марксистские доктрины, которые Рамирес Навас открыл для себя в студенческие годы, были усвоены Ильичом задолго до того, как он достиг половой зрелости. Разоблачение Хрущевым в 1956 году культа личности Сталина, когда Ильичу было семь лет, не оказало на его отца никакого впечатления. Он хвалился тем, что к десятилетнему возрасту его сын уже дважды прочитал книгу Троцкого “Жизнь Ленина”. (Такой книги не существует. Возможно, Рамирес Навас имел в виду книгу Троцкого “Ленин. Заметки для биографа” или сочинение “Сталин” того же автора).
Мальчик был вынужден соответствовать высоким требованиям своих родителей. “Хотя его отец был строгим, он любил свою семью и очень о ней заботился”, — вспоминает Мирейя Гонзалес де Руис, друг Ильича и двух его других братьев — Ленина и Владимира (они родились в Каракасе соответственно в 1951 и 1958 годах), который, как и остальные дети, боялся его строгости. “Однако больше всех Рамирес Навас любил Ильича. Что бы тот ни сделал, он всегда его хвалил. Вне всякого сомнения, Ильич был его любимцем”.{5} Ни Ленин, ни Владимир не оправдали своих имен, и надежды их отца вывести династию доблестных коммунистов оказались обреченными на неудачу, хотя однажды Рамирес Навас и назвал, смущаясь, своего второго сына Ленина “марксистом-ленинцем, правда, не интересующимся политикой”.{6}