Шальная магия. Здесь
Глава 1. Здесь
Глава 1. Здесь
Летний вечер мог порадовать и теплом, и мягким светом ещё высоко стоящего солнца. И веселым чириканьем воробьёв, и веселой, шумной игрой детей во дворах. Но как Люба ни пыталась растянуть губы, улыбки не получалось.
— Лето, солнце, теплынь! Надо улыбнуться, надо порадоваться, — твердила она себе.
Да, надо.
Надо бы.
Стоило бы.
Но не получалось...
Просто она устала. Устала, да. Плечи вот ломит, ноги переставлять тяжело, они будто камнями набиты, такой серой галькой, отшлифованной морем. Вроде уставать не с чего – весь день сидела, не тяжести таскала. Просто мало двигалась, да ещё жара, отеки. Полежать бы, задрав ноги на стену. Да только вряд ли получится: столько всего ещё нужно успеть сегодня!
Сощурившись, Люба вспоминала, мысленно заглядывая в холодильник: надо ли в магазин зайти? Белый и новый, агрегат был мал, но отчаянно пуст. Это вспомнилось легко: всё, что было приготовлено, она доела вчера, а из неприготовленного – только чеснок с желтоватым перышком, проросшим в холодильнике непонятно каким чудом.
Значит, и в магазин тоже надо, и готовить придется. Люба выдохнула — показалось, что тяжесть на плечах стала больше, а ноги отяжелели ещё сильнее.
— Надо радоваться! – уговаривала она себя, но всё, на что хватало её оптимизма – разглядывать собственные босоножки.
Они были поцарапанные и немного пыльные. А ещё — неновые. Вздувшиеся на усталых ногах вены только подчеркивали эту неновость. И пыльность тоже. А ещё – необходимость если не педикюра, на который нет денег, то уж мало-мальского внимания к неухоженным стопам.
Люба, покусывая упрямо не улыбающиеся губы, всматривалась в переплетение ремешков и, уже обращаясь к босоножкам, повторяла, как заклинание: «Держитесь! Ещё чуть-чуть, всего-то до конца лета, а там…»
Улыбаться не получалось, зато отвлечься от грусти – вполне: другой пары летней обуви у Любы не было, а тратить деньги сейчас, когда до конца лета оставалось совсем немного, не хотелось. Да и не было их, денег этих. К следующему лету она накопит на новые босоножки, тогда и купит. А сейчас… «Держитесь, хорошие, держитесь!»
В единственные мысли, которые помещались в голове – неприятные, о босоножках, которые могут развалиться, о вечной нехватке денег и усталости — то и дело влезал отголосок утренней неприятности, которая получит продолжение вечером.
Усилием воли Люба прогоняла этот тихий шепоток, крадущуюся тревогу, настойчиво возвращая мысли к стареньким босоножкам: «Надо начать откладывать сразу после Нового года. Или даже раньше?» и по привычке – профессиональная деформация, не иначе – просчитывала, сколько нужно будет сэкономить в месяц, если начать с нового года, а сколько – если с первого сентября.
Это была нейтральная, удобная и даже уютная тема. Считая в уме, сбиваясь и начиная заново, легко не замечать шумных детей и старушек у подъездов. Одни напоминали о Никите, другие – о соседке Матвеевне. А если вспоминать о другой обуви, считать и пересчитывать, то этой темы хватит до самой квартиры. Ведь в шкафу, нарочно не спрятанные в коробку, немым напоминаем, стояли сапоги.
Люба успела весной в какую-то акцию их починить — мастер на углу то ли от скуки, то ли кто ему подсказал, предлагал поздней весной чинить зимнюю обувь. И починка обошлась недорого, и это было бы чудесно — замечательно, если бы была ещё одна пара на зиму. А вот на новые сапоги деньги собирались со скрипом, постоянно возникали какие-то вопросы, требующие финансов и мешавшие отложить то, что отложить было нужно.
Потому и не складывала Люба в коробку старенькие сапоги. Потому и уговаривала босоножки выстоять и не вводить её в траты.
И на фоне мыслей о сапогах и деньгах было удобно не думать о предстоящем разговоре. А говорить не очень хотелось. Даже просто думать было неприятно. Но спрятаться не получится, и разговор заводить придется.
Она ощущала во рту неприятную горечь, будто уже дышала тем запахом, говорила те слова, что нужно будет сказать, и слышала в ответ неприятные фразы, сказанные неприятным тоном, от которого она будет чувствовать себя снова молоденькой и глупой девчонкой, дурно воспитанной, лезущей не в свое дело.
— Вот справлюсь со всеми делами и сразу же сяду за магию! — уговаривала себя Люба, стараясь не замечать ноющее ощущение в желудке, не просто намекавшее, а откровенно скандировавшее об обеде более чем скромном и давно уже забытом, об ужине, которого нет, и для которого даже продуктов не было.
Так, спокойнее.
Люба медленно вдохнула, представляя, как усядется в любимое кресло…
Как возьмет в руки тонкие стальные спицы…
Как при первом прикосновении они будут холодить ладонь…
Как будут послушны её воле и станут успокаивающе позвякивать…
Как она, Люба, будет творить, и можно будет не думать о насущном, творить и дышать полной грудью, творить и жить той волшебной, сказочной, чудесной жизнью, где главные дела — примерять бальные платья и кружиться в танце, а не... Вот, кстати, она так и не решила, какое же обращение к дамам выбрать: фру или фрау?
Старые босоножки мерно щелкают твердой подошвой об асфальт, дом уже совсем близко, а на душе теплеет: надо решить, как благородную даму лучше величать? Немецкое «фрау» Любе не нравилось, а вот «фру»… Что она помнила про фру? Это из «Муми-троллей», кажется, которых она когда-то давно читала сыну. Или там было как-то по-другому? Фрекен?
Ну вот уже и её двор. И это и хорошо, и плохо.
Хорошо, потому что дома её ждёт Тефик, самое жизнерадостное существо в мире, – Любе наконец удалось улыбнуться. Ещё — потому что босоножки продержались этот день и, если так, то, наверное, выдержат и до конца лета. И ещё потому что Люба вытянет уставшие ноги и скоро поест.
И плохо, потому что придется готовить из ничего или идти в магазин, придется выгуливать Тефика, хотя ноги воют от тяжести, и что-то ещё… Что же ещё? Кажется, сегодня Димкина очередь мыть плиту и раковину в кухне? Значит, ещё уборка.
Да, вот такая баррикада дел, и за ней почти не видно того, самого неприятного — разговора с Матвеевной, от мысли о котором что-то внутри кололось, как вязаный из грубой шерсти шарф.
Ничего. Выстоим! В первый раз, что ли? Надо чуть-чуть перетерпеть.
Люба выдохнула, касаясь электронным ключом домофона. Тот тонко пиликнул, и она нырнула в сумрачную прохладу подъезда. Люба привычно задержала дыхание, но плотная вонь из темного провала без двери – входа в подвал – всё равно осела противной пленкой на языке, и пришлось, как и всегда, поторопиться.
Хорошо бы, ничего неожиданного этим вечером не случилось, а то ведь разные бывают случаи. А ей хватит и тех неприятностей, которые сегодня, как и в любой день, неизбежно произойдут.
Раз ступенька, два… Идти — аккуратнее, чтобы не порвать истершиеся ремешки босоножек.
Пролёт и ещё один…
И вот уже можно нормально вдохнуть, сглотнув гадкое ощущение во рту, и порадоваться, что въевшийся в стены сигаретный дым и вонь кошачьей мочи в кои-то веки почти не ощущаются. Неужели в подъезде сделали уборку?
Но на всякий случай Люба смотрела перед собой, стараясь проверить чистоту вечно грязного пола с оббитой коричневой плиткой. Чтобы не портить впечатление. А то вдруг показалось?
Лай Тефика Люба расслышала уже на втором этаже, и та улыбка, о которой она твердила всю дорогу домой, легко набежала на лицо. Шаги сами по себе ускорились, а ноги стали легче. На свой третий этаж она забралась запыхавшаяся, но счастливая: вот они, первые лучики радости – как же это приятно, когда тебя так любят, так встречают!
Люба поспешно открыла дверь квартиры, и Тефик заскакал вокруг, запрыгал на своих умильно тонких ножках, гавкая и задыхаясь от радости. Придержав ремешок сумки, она подняла собачку на руки, и мокрый язык прошелся по лицу хозяйки быстро, жадно, хаотично. Она сморщилась, засмеялась, уворачиваясь. Холодный собачий нос тыкался ей в шею, хвост, вертящий туловищем из стороны в сторону, только что не вырывал маленькое тельце у хозяйки из рук, и вся эта радость обрушивалась на Любу волной цунами.