Позволила. Ну просто милостью одарила. Но Люба молча сняла поводок и, выйдя, сказала:
— Перед сном выставляйте его в коридор.
— Да, — озабоченно наклонилась в сторону собаки соседка. — А может, он у меня поспит… А, Тефик? Поспишь?
И голос старухи смягчился. Пожалуй, Тефик был единственным существом, в разговоре с которым появлялось это биологическое чудо — мягкость в голосе старухи.
Пес чуть подпрыгнул и лизнул Матвеевну в нос. Та ахнула, распрямилась и строго сказала, опустив лицо, будто и в самом деле смотрела на пса:
— И у меня поспит. Он же погулял? – подняла незрячие глаза на Любу.
— Погулял… — протянула она. Что будет, если пес ночью растявкается или станет выть, просясь к хозяйке? Хватит ли дружелюбия старухи? Люба медлила, уже стоя в общем коридоре, и глядела на Тефика нерешительно. В принципе, раньше-то справлялась. Чего сейчас переживать?
— Иди, — раздражённо проговорила Матвеевна, рукой махая Любе, будто прогоняя насекомое, — иди уже!
Люба кивнула, наконец выпуская вздох, и повернула к себе. Старухе нужно было подумать, может, обсудить с кем-нибудь предложение дочери, а бессловесная тварь в собеседники тут подходит куда больше, чем человек, который может растрепать всё. Или вот украсть старые шторы, которые даже на тряпки не сгодились бы…
Люба занялась делами. Она устало готовила ужин и уже не чувствовала голода. То ли уцененной булочкой перебив себе аппетит, то ли впечатлением от жуткой комнаты слепой старухи, а может, разговором с ней. И только противное тянущее ощущение в желудке, которое было уже не голодом, а всхлипом обессилевшего организма подсказывало, что поесть все-таки нужно.
Но, возможно, аппетит портила толстая Людка, загородившая своей огромной тушей дверной проем. Она громко вещала о том, что сегодня очередь Любиного мужа убирать на кухне, что вечно сотворят бардак эти вонючки, а сами бросают всё и тараканов только кормят, что развелось пьяни как собак нерезаных и прочее, прочее, прочее. И всё это громко, издевательским тоном, потея, выкатывая глаза, потрясая толстым кулаком, с трудом сложенным из пальцев-сосисок.
С удовольствием.
С наслаждением.
Людка уже закончила все дела на кухне, спрятала свою посуду в шкаф на электрическом замке, но всё не уходила. Видимо, ожидала представления: как Люба будет гнать Димку убирать или, в крайнем случае, как будет делать это вместо него сама.
Димка в её, Любиной, жизни создавал ряд неудобств, но она никогда и никому не жаловалась и уж тем более не устраивала прилюдных скандалов. Это Людка не стеснялась ругаться с домочадцами на повышенных тонах не только в своих комнатах, но и в общем коридоре, пытаясь привлечь соседей на свою сторону. И от того, что не получалось – не те, ой не те люди окружали эту великую женщину! – злилась и кричала ещё громче.
На подковырки толстухи Люба реагировала вяло: она не даст возможности посторонним засунуть нос в её дела. И не потому что ей самой были неприятные сцены. Просто Димка ловко избегал встреч в те дни, когда был дежурным по кухне. Он не высовывался из комнаты, и иногда казалось, что и дома-то его нет – настолько тихо было, свет не горел и даже шороха из-за двери слышно не было.
Люба знала, насколько он не любит прибираться. Уборка, по его мнению, была презренным занятием, исключительно женской работой, которую мужчине делать – только унижаться. Скорее всего, Димка просто не умел нормально всё отмыть и сложить, и потому изворачивался и лгал, лишь бы не заниматься тем, чем не хотелось.
— Шла бы ты, — с раздражением посоветовала Люба громогласной молодухе, когда закончила готовить нехитрый ужин.
Еду нужно разделить на четыре части: одну съесть сейчас, вторую оставить на завтрак, третью взять с собой на работу и съесть в обед, а четвёртую отдать Димке. Он наверняка ничего сегодня не готовил, прячась от обязанностей. «Не сорил, значит, убирать не буду», — будто говорил своим поведением. Люба только улыбнулась устало: как же это на него похоже! Как похоже…
— А что это ты тут командуешь? – выпятила огромный бюст Людка, подперев его сложенными руками, и вызывающе прищурила свои и без того узкие глаза.
— Твой Вовка английский плохо учит, домашнее не делает, — расчётливо заложила Людкиного старшего Люба, а свою осведомлённость пояснила. Для убедительности: – Англичанку видела на улице, когда Тефика выгуливала.
Людка набрала воздуха, чтобы возмутиться, даже покраснела. Но не проронила ни звука, сдулась, сжала губы в тонкую полоску, засопела и, развернувшись с носорожьей грацией, ринулась во вторую из своих комнат, «детскую». Люба хмыкнула и присела наконец к столу поесть – желудок скулил тихо и монотонно, требуя еды.
Жуя макароны, прислушивалась к воспитательной беседе. Ага, кажется, отпрыск ещё и дневник потерял!
Про Вовку она не врала, хотя правды в её словах было не так уж много. Люба в самом деле встретила на улице знакомую, работавшую в школе учителем английского, и та, как и всегда, посетовала, что дети плохо учат её предмет, что самим им трудно, а родители не помогают. Дежурная фраза, не более, но Вовке подходила идеально – у него на круглой конопатой мордашке всегда были написаны лень и жажда безделья, так что лишнее надзирательное внимание мамаши ему точно не помешает, а Люба как раз воспользуется паузой и поест.
Для большего спокойствия стоило, конечно, уйти к себе в комнату, но сейчас и тут никто не помешает. Людка станет допытываться у Вовки о дневнике, который он, скорее всего, спрятал, разъярится, станет требовать показать тетради, или, не дай бог, залезет в его портфель; Димка будет и дальше прятаться, до самой ночи или пока на кухне не закончится уборка; Матвеевна – общаться с Тефиком о предложении дочери и тоже не появится. Остаётся только Семёныч. Он, в принципе, может выползти из своей норы — самой дальней комнаты, но Люба услышит его характерные шаркающие шаги ещё издали и успеет уйти. Зато если она поест прямо на кухне, то не придётся ходить туда-сюда с грязной посудой, и она в итоге быстрее справится с уборкой. Поэтому и ела быстро, не особенно чувствуя вкус, и всё отчетливее ощущая, как тонкие нити предвкушения звенят, словно гитарные струны, как всё важнее становится вопрос: фрау или фру?
Вымыв посуду, принялась за уборку. Руки сами торопливо тёрли и чистили плиту, мыли раковину, орудовали веником и… подрагивали. Мысли уже были там – в чудесном мире, сотворённом её «шальной магией», и в душу закрадывалась радость, что вечер так хорошо складывается: она вот-вот закончит все дела, ничего неожиданного не приключилось, и даже Тефик до сих пор не появился. Значит, есть возможность творить долго и спокойно.
Закончив на кухне, под звуки разгорающегося воспитательного скандала быстро заскочила в душ, а на обратном пути, пробегая мимо Димкиной комнаты, на секунду замерла и сказала достаточно громко, чтобы быть услышанной через дверь: «Еда на холодильнике, успей, пока Семёныч не нашёл», — и спряталась у себя.
Поворачивая ключ в замке, улыбалась — в душе звенело: «Сейчас! Сейчас! Сейчас!» Люба торопливо делала последние приготовления — надевала теплые носки, усаживалась в кресло и тянулась за вязанием. Всё внутри восторженно вибрировало: наконец!
Спицы удобно легли в дрожащие от нетерпения руки. Первая петля, вторая, третья… И вот комнату наполнило мерное звяканье, пальцы вошли в ритм, и Люба счастливо вздохнула, погружаясь в сказочный мир.
Глава 2. Там
Глава 2. Там
Девушки сидели вокруг маленького столика. Ровные спины, изящный изгиб шей, у всех, кроме одной, в руках – рукоделие. А та одна, которая не вышивает, держит книгу и читает вслух. И сейчас была очередь Альбины читать.
— Учитесь говорить изящно, это украшает девушку, — наставляла фру Ромашканд, похлопывая собачьим стеком по ладони. — Чтение вслух – лучшее средство при подготовке к изящному разговору. Язык запомнит нужные слова, и в нужный момент красивые фразы сами станут выскакивать изо рта, а мнение света о вас взлетит до небес.