Шаман и манекен искренне смотрят друг на друга. Она стоит на крыльце, выше Агеева и невозмутима. Он рассержен. Может быть, он ненароком на неё оглянулся, и его сшибла с толку наглая сигаретка меж пальцев и вообще, какая-то её тупая откровенность.
ШАМАН И КУКЛА
ШАМАН И КУКЛА
Только морозная пыль в воздухе, как галогены серебра на фотопленке - чувствует и разоблачает вездесущий неосязаемый лабиринт замерзшего земного времени. Ещё, расточая междометия и анаколуфы, клянусь вам, что эта парочка очень наивно смотрится; холодная мёртвая красота и живое, страстное, горячее сквернословие: «Ещё минута, может быть, секунда, чтоб рявкнула всего одна труба, и лава эротического бунта по всей посуде будет разлита». Потому что, если на улице снег ослепительно-белый, то небо – как солнечное молоко.
Скоро у шамана Агеева догорит в пальцах окурок, он озябнет и уйдёт, а она останется, и будет шикарно улыбаться в метель: «От тайн улыбок (твоей ли тайны?), от грусти тайной (выберешь меня?) воскрес и умер город твой печальный, твой мёртвый свет: он ярок и жесток…».
Я мелочно помню всю картину, помню даже настроение, но безошибочно представить лицо или улыбку манекена уже не могу. Наверно, случайно, как эпизод, увидеть лик смерти всё-таки можно, но вот запомнить смерть или признать взгляд манекена как «не совсем всерьёз» – нет. Хотя, почему не всерьез? Смерть – будущее любого человека. Это тоже эпизод, случай? Что же шаман Агеев случайно выяснил после пятой рюмки? Что прошлое и будущее существует в настоящем?
Может, когда-нибудь придет и моя очередь, как подвыпившему мужчине на базаре, и я задумаюсь над бессмысленностью спора с моделью мира: «В жизни медленной и пресной, сквозь отчаянья отстой, нам поэмою чудесной представляется порой: в небесах или в стакане, в мути видим быстрый лик». Никаких новых знаков там нет. И не надо нам новых метафор – лишь бы было точное соотношение слов, на наличное бытие себя и предмета: «Нагота и темнота. И, потом уже некстати, только разницы уж нет – замечательный мальчишка, исключительный «предмет». Зимний ветер, жги и смейся. Задуши летящей тьмой… душу, ты не заморозишь, сокровенный мой герой!»
Жизнь выстлана эпизодами, как холст мазками кисти, но шаман Агеев вовсе не художник, он и не должен все случаи тщательно ретушировать, даже если эти мазки кистью на картине выражают исступлённое наслаждение. Порой реальность бывает превосходно изнасилована. Но, очень часто, мужчине она противоборствует. В единоборстве: «Она будет удивительно красива с удлинёнными чувственными губами». С откровенно лягушачьими?
Впрочем, всеми своими смыслами конкретная ситуация не отвечает образу женщины-эпизода, даже такого как: «манекен на базаре». Как? Чтобы узнать что-нибудь о женщине, нужно познавать «и другие эпизоды»? Иногда это помогает. Один случай, иногда разоблачает другой случай… Потому что сомненье, заминка – это почти сказочное семечко, из которого может вылупится опасный скорпион.
Или наоборот – сладкий побег от горчайшего корневища.
ВИРТУАЛЬНЫЕ МИРЫ
ВИРТУАЛЬНЫЕ МИРЫ
- Это миры, в которых принципиально отсутствует неалгоритмическое взаимодействие.
Рассуждает шаман Агеев у меня на кухне и пьёт с похмелья огуречный рассол.
- В виртуальных мирах нет воздуха.
Делаю ему замечание и завариваю себе чай. Агеев с удивлением смотрит на мои манипуляции: в чай с бергамотом я добавляю сухие цветы шиповника. Он бормочет: «Смесь газов – воздух. Все звуки – воздух. Запахи? Тоже воздух. Температура по Цельсию - воздух…»
- А по Кельвину?
- Не знаю.
- Зато я знаю, что виртуально, воздух вмещает архитектуру, языки пламени, всякую катастрофу…
- И мы не видим воздух.
- Потому что он лишил нас иллюзий по отношению к этому миру: лишил минимума личного достоинства, заставил дышать страхом, и смотреть в выцветшие глаза стариков, в выжидание в зрачках помойных псов.
- Потому что это вопросительные взгляды несовместимейших друг другу начал… Они, как призраки, сохранившие живыми свои воспоминания, пугают и разоблачают нашу мужскую девственность.
- Обманутые! Последнего испытания, судьбой посылаемого - чураются, как приключения странного.
Я допиваю свой чай, и мы выходим из дома. На улице я оглядываюсь и вижу за спиной Валеры Агеева стекловидное сердце призрака-волка. Вижу, как это сердце гонит серый дым по прозрачным артериям-венам. Кости и мышцы призрака слабо фосфорицируют, а шкура тащится следом по грязному снегу.