- В прошлом году нам удалось растянуть лето на сто семнадцать дней. Ты ничего не заметил? Что ж, ты и не должен был. В этом? Оно длится уже достаточно, а статистику мы подведём, как только всё закончится. Считать дни - плохая примета. Шаманы никогда не смотрят в календарь. Это для простых людей, обыкновенных взрослых, и что они там видят - нас не касается. Мы творим с этим миром всё, что захотим.
- А этот маньяк... он может уйти отсюда... в другое место?
Витька передёрнул плечами.
- Пока ещё он здесь живёт и, видно, всё ещё уверен в своих силах.
- Почему бы не сдать его в полицию?
- Легавые ничего не найдут. Я знаю лишь об одном убийстве, которое он совершил, да и то, не действием, а бездействием. Причастность доказать практически невозможно. Все же остальные пока не вышли за пределы его головы. Нужно приложить все силы, чтобы всё так и оставалось. Кроме того, мы, шаманы, никогда не идём к легавым, - сказал Витька, заткнув большие пальцы за резинку шорт. - Эта наша проблема, и нам с ней разбираться.
И мы разбирались, как могли, продлевая сезон. Витька учил меня курить и воровать из хлебного ларька вкуснейшие булочки с маком. Он воровал, а я просто стоял и смотрел - но поглощали мы их потом вместе. По вечерам разводили в лесу костры и с воплями прыгали через них. Жгли покрышки на заднем дворе уснувшей школы. Рыли могилу для первоклашки, малолетнего брата Машки из Круга, чтобы в шутку "принести его в жертву", но он испугался и убежал. Мы вдоволь попугали детей и старушек: вымазывали лица сажей и выскакивали перед ними из кустов. Подбирали оставленные без присмотра корзинки и пакеты с грибами, тырили у суровых, ничего не боящихся (или просто близоруких) дедков рюкзаки, чтобы потом, расположившись в одном из множества укромных лесных местечек, пожарить изумительно-свежие опята на костре, насадив их на палочку. Среди кустов бузины и чубушника бродили тигры средней полосы - большие полосатые коты, с которыми можно состязаться в прыткости и скорости.
Витька говорил, что всё это "держит лето в узде" и не даёт ему кончаться. Это не похоже на ритуалы, соглашался он, но духи с благодарностью принимают такие жертвы.
Я содрал в своей комнате все календари, повесив на их место плакаты с собаками и танками. Родители ничего не заметили. Конечно, они заметили, что я стал весь день пропадать на улице, папа поначалу даже радовался, замеряя толщину пыли на клавиатуре компьютера и стопке дисков.
Сегодня мы вновь были лихими индейцами современных джунглей. Чахлый лес ревел от восторга, глядя как мы появлялись перед припозднившимися бегунами или гуляющими парочками и вели вокруг них свои дикие шаманские пляски, бешено хохоча. Потом разожгли костёр и стали жарить грибы, припрятанные в дупле старого дуба.
- Что это за духи, к которым мы обращаемся? - спросил я у Витьки.
- Духи юности. Предки... наши родители, бабушки и дедушки, и дальше - пра, пра, пра... не представляю даже, как далеко - в их юном, ребяческом возрасте. Такие же, как мы. Даже если сейчас они живы - самих себя они давно уже потеряли. Но это только мои домыслы. Никто точно не знает, кто они и как выглядят. С ними могут общаться только дети - кто-то вроде нас. Взрослые прячутся от очевидных вещей в панцири, как черепахи, и не видят ничего кроме своих проблем.
Он смерил меня долгим задумчивым взглядом.
- Не знаю как ты, а лично я не собираюсь взрослеть.
- Ты куришь. Курение сокращает жизнь. Значит, ты быстрее взрослеешь, и стареешь тоже быстрее.
Витька обнажил холодную как лезвие улыбку.
- Своё двадцатилетие я планирую встретить в землянке на берегу озера. Так, чтобы разбежаться, прыгнуть в ледяную воду, доплыть до другого берега, сесть среди камышей и закурить - как сейчас, ...и не спрашивай, где бы я взял сухую сигарету и спички. Заранее бы припрятал. Кроме того, рано или поздно наступит одно прекрасное лето, которое просто возьмёт и так никогда и не закончится. Лето, в котором мы навсегда останемся такими, какие мы есть - ради него всё и происходит.
Мы помолчали, думая каждый о своём. Стрекозы, жужжа, проносились мимо, как истребители. После грибов пришёл черёд абрикосовых косточек, которые Витька закопал в золу: он сказал, что если их прокалить и съесть середину, твоя макушка станет нечувствительной к солнечным ударам.
- К тебе можно зайти, помыться и переночевать? - вдруг, как бы между делом, спросил он.
- У тебя что, нет дома? - удивился я, пробуя ногтем гриб на готовность.
- Так можно или нет? - разозлился Витька. - Отвечай прямо.
- Не думаю. Мама мне даже кошку заводить не разрешает.
- Я что, тебе как кошка? - вспылил мальчишка. Подумал и отмахнулся: - Переночую на улице. Не привыкать. На то оно и лето, чтобы жить где хочешь. Тепло! Комары не сильно донимают, зато какие звёзды!
- И давно ты так... ночуешь?
Витька вмиг сделался угрюмым.
- Не твоё дело. Где хочу, там и ночую.
Я не стал спорить - я всё ещё боялся, что он отошлёт меня прочь. Я пока ещё ночевал дома. Хотя штормы и прочие катаклизмы, которые случались, когда оба родителя вдруг сталкивались на кухне, не подогревали желание туда возвращаться. Поодиночке они превращались в куски льда, которые не растопить никаким теплом. Мама тихо плакала, закрывшись в своей комнате. Отец сидел, бездумно уставившись в телевизор. Это одиночество было как открытый газ: одной искры достаточно, чтобы он вспыхнул. Поэтому я научил себя быть тишайшим существом на земле, появляться и исчезать за мгновение до того, как взгляд папы-Минотавра или мамы-Тесея наткнётся на меня в пространстве лабиринта, в который превратились три комнаты и кухня. Если из этого противостояния родится легенда - мне уготована в ней роль одного из безымянных юношей, предназначенных к съедению чудовищу.