— Подобает ли мне, ничтожному, присутствовать при беседе великих мужей? — спросил я. — Боюсь, смущение выйдет и мне, и вам, ведь я даже не имею чести знать господина губернатора.
— Об этом не беспокойтесь, — ответил Чэнь. — Такие вещи и впрямь лучше обсуждать с глазу на глаз, но мне хочется, чтобы вы слышали ход нашей беседы, и потому прошу вас на время пройти в боковую комнату. Что же до знакомства с губернатором, то очень скоро и при самых выгодных обстоятельствах я вас ему представлю.
Удар гонга известил о прибытии высокого гостя, и я поспешил скрыться за дверью. Я думал, что придётся сидеть, вслушиваясь через перегородку, на деле же дом генерального инспектора был устроен хитрее: в боковой комнате имелось специальное устройство, которое позволяло, не напрягая слуха, слышать всё, что произносится в гостиной.
Поклоны, приветствия, череда вступительных фраз. Начало разговора никак не походило на прелюдию к серьёзному обсуждению — скорее на обычную застольную беседу двух учёных мужей. Речь шла о земной славе, памяти потомков и великих достижениях.
— Замечателен путь государственного чиновника, — говорил генеральный инспектор Чэнь. — Знаете ли вы имя мастера, который готовил балки для этого дома? А имя губернатора Ма Чжи, по приказу которого построен храм Державных Имён, вспомнит каждый, даже если бы на улицах ему не было ни одной мемориальной арки!
— Как тяжело идти по стопам великих предшественников! — смеялся губернатор; его голос звучал молодо и бодро; я невольно представил правителя Ци своим ровесником (напрасно, он был вдвое старше). — Губернатор Ма построил храм Державных Имён, губернатор Чжан обнёс Цанъюань висячими садами, а губернатор Ли подарил области великолепное музыкальное училище! Чем же мне прославить собственное имя?
— Здания подобны украшениям и одеждам. Они могут радовать глаз, но подлинную красоту человеку даёт ритуал. И среди правителей наиболее славен тот, кто установит или возродит добрый обычай. Тот, кто устанавливает новое, может встретить недовольство тех, кто радеет о незыблемости старины. Тот же, кто возвращает утраченное старое, встречает одни похвалы.
— Вы говорите о чём-то конкретном?
И вот в который раз, теперь уже из уст Чэня, прозвучала история о замечательных ярмарках в Сицюэ, знакомых каждому по книгам Пао-цзы и, увы, канувших в прошлое, — и о том, насколько нужны такие ярмарки северо-востоку. Трудно исчислить выгоды, которые получит губернатор, подавший эту мысль имперскому двору, говорил Чэнь, тем более что польза кажется очевидной.
— Очевидной, — согласился правитель Ци. — И даже странно, что до сих пор она никому не приходила в голову.
— Источники в Лияне говорят, что недавно её пытались донести до ушей Тао Ханьло, но через уши в голову она так и не попала, — усмехнулся инспектор. — В столице Чжао заботы — о «диком крае». В столице Янь — о ветхих мостах и гуйшэнях. В столице Ци — о музыке и архитектуре. Когда и думать о том, что будет для края очевидным благом? Возможно, в прошлом, когда в империи царило относительное спокойствие, шансов у подобной идеи было меньше, но мудрец чувствует веления времени: сейчас страну и имперский двор объяли волнения, и воплотить её в жизнь стало просто.
— Люблю ваши парадоксы, господин Чэнь, — рассмеялся губернатор. — Вы ждёте, что я спрошу, не стоит ли сказать наоборот. И я в очередной раз доставлю вам такое удовольствие. Чем же смута благоприятствует начинаниям?
— Спокойствие можно сравнить со временем, когда человек уверенно стоит на обеих ногах. А во время смуты он словно балансирует на одной. Когда стоишь уверенно и доволен местом, нет нужды переставлять ноги и что-то делать. Если же приходится балансировать, ищешь, куда бы поскорее поставить вторую ногу, чтобы утвердиться. На юго-западе начались возмущения. Вокруг Босоногого Ланя собралось чиновное сословие, недовольное императорским шурином, и прежде незыблемый Шэн Янь сейчас чувствует шаткость своего положения. Ему нужен повод улучшить свою репутацию и наводнить стражей области Цинь, Ба и Шу, так что он ещё останется вам благодарен.
— Но таким образом и слава за возрождённый обычай достанется Шэну, а не мне. А я получу недовольство родов Сыма и Ляо, которые до сих пор мне благоволят. Не забывайте: Шэны — временщики. Они стоят на самой вершине, но падут в самую глубокую пропасть, как пали Чжэ. У Сына Неба — да проживёт он десять тысяч лет! — только один наследник, от Нефритовой императрицы, и слабое здоровье. Сыма и Ляо из поколения в поколение занимают вторые и третьи места. Лучше уверенно быть со вторыми и третьими, чем броситься с первыми в ущелье.