— Я заканчиваю большую работу, — крикнул вдогонку Отражённый Феникс, — и пришлю вам её в подарок!
Эти слова настигли меня через пару дней, когда Бянь посетовал, что ему не хватает чтения, и я пригласил его ознакомиться с моей библиотекой. Разумеется, всё лишнее, что могло бы попасть на глаза сотруднику министерства столичной безопасности, давно убрали под замок, и даже творческий беспорядок на рабочем столе был тщательно мною выверен. Но как раз в этот день из гостевой слободы прислали тубус, и когда Бянь, отпуская восторженные комментарии, осматривал книжный шкаф, я тихо открыл тубус и развернул лежащую в нём картину. Портрет. Молодой человек — судя по обстановке, литератор, — сидит в беседке под ветвями цветущей вишни и уже занёс кисть над тетрадью. Конечно, и колонны, и цветы, и даже поза человека были взяты у других художников, и, возможно, я с удовольствием пустился бы отгадывать, у кого именно, если бы не одно обстоятельство, заслоняющее все остальные. У изображённого было лицо Су Вэйчжао. Точно такое же, как на шёлковом платке за пазухой у Бяня.
Это могло означать только одно. Линь Цзандэ видел этот самый платок. Неужели сам Бянь как-то незаметно, пока я ходил по управам и ресторанам, выскользнул из моего дома и начал свои розыски? Немыслимо! Или на Дуншане уже побывал другой чрезвычайный докладчик? А может быть, министерство столичной безопасности давно внедрило сюда своего человека, который лишь дожидался указаний?
Мозг лихорадочно воспроизводил события того утра, когда я навещал Юань Мина. Я был уверен, что дело — в том таинственном визитёре. Откуда встретивший его обитатель дома мог знать точное время, когда подойти к воротам? Наверняка заметил его ещё на подходе, ведь бельведер видно с улицы — значит, и улицу видно из бельведера. Гость не оставил в гостиной плаща. Резонно предположить, что встреча проходила во внутреннем дворе — возможно, в том же бельведере. Но кем был встретивший? Может быть, сам Линь Цзандэ? Вычурная подпись на картине гласила: «Отражённый Феникс за мгновение до того, как оставить старое гнездо». Стало быть, три Линя уже покинули Дуншань, и расспросить их ни о чём не удастся.
— Интересный портрет, — услышал я голос за спиной и едва удержался от резких, лихорадочных действий.
Словно парализованный увиденным, я и не заметил, как Бянь оказался рядом. Немного успокаивало то, что Линь не указал ни имени, ни времени, ни места.
— Новогодний подарок от одного бэйлунского художника, — ответил я. — Мы познакомились минувшим летом, и он пообещал прислать что-нибудь из новых работ. Он чудаковат и именует себя Отражённым Фениксом. Большой оригинал.
— Большой оригинал в подражании, — усмехнулся Бянь — Я вижу здесь руку по меньшей мере четырёх мастеров прошлого. Разве что лицо не кажется знакомым. Должно быть, изобразил кого-то из своих друзей? Или ваших?
— Уж скорее первое. Спрошу непременно, если опять побываю в тех местах.
Прятать портрет теперь не имело никакого смысла, я повесил его на видном месте и сказал:
— Так вы узнали в этой картине элементы других произведений? Я тоже кое-что заметил. Давайте, развлечения ради, посостязаемся в искусствоведении. За четверть часа попробуем записать свои находки, а после сличим?
Мы сели так, чтобы каждый мог равно хорошо видеть портрет, и взяли в руки по тетрадному листку. Бянь ничем себя не выдавал. Спустя положенное время я взял его и свой листок, проставил на них наши фамилии и стал проверять совпадения. Мы немного поспорили о сомнительных моментах, но я безо всякого сожаления отдал первенство гостю. А вечером убрал портрет в тубус, положил туда же итоги нашей игры и в подарочной упаковке отослал господину Чхве, полагая, что тому хватит и такого намёка, чтобы понять, как обстоит дело. Сообщать что-то более детально я не рискнул. Мало ли кто может это прочесть…
Положив голову на подушку, я поймал себя на мысли, что совершенно не тревожусь о судьбе Су. Я думал о другом человеке. Об «Элегии Чуской поймы». И о том, что за окном сейчас тишина. И эта тишина, это спокойное молчание ночи не давало уснуть. Завтра, думал я, Бянь покинет мой дом, но и сам я вынужден буду вновь уйти из родных мест, пробыв в них меньше недели.
Я встал, оделся и вышел к беседке на заднем дворе. Мэйлинь была там. Как будто ждала меня и точно знала, что я приду, — а ведь за всё время моей побывки на Дуншане мы, если и виделись, то только вскользь и случайно, и ещё ни разу друг с другом не говорили.
Мы обменялись поклонами и новогодними поздравлениями, и я сразу же сообщил о своём скором отбытии к столице.