Я был огорошен.
— У Чжайбо — мой друг и товарищ.
В голове мелькнула мысль о том, что, может быть, именно Барабанчик скрывается в этой постройке и отчего-то не может или не хочет показываться наружу. Но следующий вопрос слуги дал понять, что это не так:
— Где он сейчас?
— Увы, я не знаю. Мы договаривались встретиться здесь, но он, как я понимаю, так и не появился.
— Нет, он не приходил. И если вы его увидите, скажите, что Хеён здесь нет.
— Договорились, — ответил я. — Настало время для моих вопросов. Для кого вы каждый день приносите еду?
— Для Хеён.
Только сейчас я понял, что разговариваю с девушкой. Её лицо казалось мне странно знакомым, и в нём одновременно читались грусть и какое-то лукавое веселье от того, что я полностью сбит с толку.
— Вы будете молчать, а я вам всё расскажу, — деловито сказала она, проходя в тёмный зал библиотеки. На одном из столиков стоял уже остывший обед, и девушка принялась менять блюда на горячий, дымящийся ужин. — Наш покойный батюшка души не чаял в моей сестрице Хеён и ни в чём не мог ей отказать. Конечно, кабинет и библиотека на мужской половине — совсем не место для юных девиц, но мы переодевались в мальчишек и то и дело приходили сюда. Сестрица особенно любила здесь находиться и целыми днями пропадала за чтением книг и написанием стихов. Даже после смерти батюшки библиотека и кабинет оставались её уделом. Матушка пыталась ей запретить, но куда там… Одно время к нам приходил в гости У Чжайбо. Матушке он не нравился, батюшка ценил его и называл «неогранённой яшмой», а сестрица Хеён была в него влюблена. Он тоже её любил, но всё больше шутил, чем говорил всерьёз, а потом перестал у нас появляться. Хеён его долго ждала, а однажды сбежала из дома. Наверное, решила сама его найти. С тех пор прошло уж лет пять, но матушка по-прежнему считает, что Хеён вот-вот вернётся, и хочет, чтобы, когда бы это ни произошло, дом был к этому готов. Поэтому в библиотеке всегда протёрта пыль, а на столике — свежая еда.
— Вас, стало быть, зовут Юми, — проговорил я больше для себя самого. — И что, с тех пор вы ничего не слышали о сестре?
— Отчего же? Иногда приходят письма без обратного адреса, но она в них словно молчит. А вот в стихах она до сих пор говорит гораздо больше.
Она подозвала меня к письменному столу, на котором лежала открытая тетрадь, и, поставив справа от неё светильник, сказала:
— Это последнее, что она написала ему. Запомните и передайте, когда увидите. И пусть он её найдёт.
Я склонился над тетрадью.
Я читал, и теперь уже почерк казался мне странно знакомым, как несколько минут назад — лицо Юми. Говорят, у людей бывает душевное расстройство, когда вновь увиденное кажется повторением какого-то призрачного воспоминания. Хвостики иероглифов словно дразнили меня, впиваясь в сознание и как бы говоря: «Ты наконец-то сошёл с ума». В дальнем, плохо освещённом краю листа стояла подпись. Я подвинул светильник и прочёл: «Фея Северных Созвездий».
— Что с вами? — донёсся до меня голос Юми. Она была удивительно похожа на сестру и так же красива, но, конечно, выглядела гораздо скромнее. — Вы замерли, как будто увидели привидение.
Я не знал, что ответить. И отвечать ли вообще. Но девушка стояла, тревожно глядя на меня, и словно требовала ответа.
— Я передам ему, — шёпотом ответил я. — При встрече я всё ему обязательно передам.
Глава сороковая. Инчуаньский ресторатор потчует посетителей цитатами, Цзэн Фу лишается головы
О чём я думал, покидая Хунчоу? Тревожился ли о том, что не встретил там Барабанчика и Минхёка? Рассуждал ли об успехе или провале нашего плана? Или, быть может, обдумывал, каким путём безопаснее всего вернуться на Дуншань? Нет, я думал о Кан Хеён, Фее Северных Созвездий. История, услышанная в Хунчоу, словно раздула тлеющий уголёк в моей груди, и роковая артистка из Аньи вновь была для меня возлюбленной, а губы обжигало воспоминание о её поцелуях.
В её истории я очень многого не знал и не мог ручаться за истинность того, что знаю, — у каждого, с кем я говорил, могли быть свои основания говорить мне неправду. Но если Фея действительно не работала на Вэйминьского князя, она могла работать только на его противников, главным из которых, бесспорно, являлся Шэн Янь. Если моя версия насчёт третьего собеседника в «Ветре добродетели» была верна, это объясняло и удивительную осведомлённость артистки, проведшей всё утро в закрытом кабинете, об убийстве несчастного Юй Шатина и её интерес ко мне как к человеку, потенциально опасному для императорского шурина.