Рыдала она минут пять. Я переставил плетеное кресло поближе к ней. Обнял, закрывая от остановившейся возле нас группы туристов. Футболка на груди, куда уткнулась Ли Мэй, потемнела от влаги.
— Ну, все? — погладил ее по голове. — Перестала? Будем жить вечно?
Послушно кивнула.
— Повтори: «Мы будем жить вечно!» — приказал ей учительским тоном.
— Мы будем жить вечно! И я вечно буду верна тебе.
Как умудренный лаоши, я не стал возражать.
— Ну, так что за подарок? — мягко напомнил, подвигая ей недопитую чашку.
Она очнулась, оживилась и, еще хлюпая носом, поведала мне о том, что я ношу лишь футболки, ни разу она не видела меня в рубашке. Поэтому решила взяться за мой гардероб.
— Ты даже на урок не надеваешь, да?
— Господи... Нет. По двум причинам: у меня нет рубашек, и я не люблю их.
— Ты не понимаешь. Это очень стильно. Есть много модных рубашек, тебе пойдет.
— Пустая трата времени, — отрезал я.
— Почему?
Я согнул руку в локте. Оттянул рукав футболки.
— Видела уже, — взглянув на вздувшийся бицепс, сказала Ли Мэй.
— Вау! — раздалось с соседнего столика.
Две бальзаковского возраста лаовайки в темных очках изобразили едва слышные аплодисменты.
Ли Мэй метнула в них ревнивый взгляд, опустила мою руку. Демонстративно обняла меня и поцеловала в шею.
— Вау!
Лаовайки снова захлопали, на этот раз погромче.
Похоже, обе дамы были слега навеселе.
Покивав и помахав им, сказал Ли Мэй:
— Не шьют на таких, как я, рубашки. Тем более — модные.
Я рассказал Ли Мэй, как смирилось с моим видом начальство — на юбилее университета я единственный был в «casual». Президент университета немного изменился в лице, когда телевизионщики вдруг решили завалиться ко мне на урок, с камерой и микрофоном. Я сидел на столе, в джинсах и футболке, общался со студентами.
Но все обошлось. Ребятам с телевидения даже понравилось, и они пригласили меня на ток-шоу преподавателей иностранного языка.
— Тебя показывали по телевидению? — поразилась Ли Мэй.
— Ну да. По местному, правда, по шанхайскому. Если я тебе скажу, что еще и в газете обо мне писали — ты что, со стула упадешь?
— А в газете-то, каким образом?
— Да очень просто. У них была серия репортажей про иностранцев. А у завкафедрой нашей есть подруга, русский язык учила раньше. Сейчас как раз в газете работает, «Вечерний Шанхай», кажется. Ну и свела нас вместе. Пообщались, чаю попили. Она все расспрашивала, что мне особо не нравится в Шанхае.
— Дай угадаю... Что плюют на улицах?
Я улыбнулся:
— Вот видишь... Это плохо — я становлюсь для тебя предсказуемым.
Она энергично замотала головой:
— Нет, нет! Просто я тебя хорошо знаю! Это же здорово, разве нет?..
Девочка моя, я сам себя совершенно не знаю... И хуже всего — боюсь узнать. Мне часто снится берег реки. Я стою по колено в воде, увязая босыми ступнями в иле, и разглядываю темную воду. Там — жутковатый омут. Мне хочется узнать, насколько он глубок и опасен, я вытягиваю ноги из ила и делаю шаг...
И всегда просыпаюсь от страха. Но об этом я никому не рассказываю. Даже Ли Мэй.
— На самом деле, я тоже хочу тебе подарок сделать, — я с загадочным видом полез в карман.
Достал бархатистую коробочку.
Ли Мэй поставила чашку на стол и замерла.
Только тут я сообразил, что именно она могла подумать.
Поспешно сказал:
— Это не кольцо.
Облегченно вздохнула. Тут же пояснила:
— Я просто рада, что не сейчас. То есть... ты сам решишь, когда… Вернее, надо ли вообще... Просто сейчас ведь совсем рано... И я не знаю, как... И родители... Учеба... Я же студентка еще...
Окончательно запуталась. Умолкла. Покраснела.
— У нас, у русских, вообще-то не дарят колец, как в американском кино, — неуверенно сказал я. — Только на свадьбе надевают, обручальные.
— Ты своей жене дарил? — моментально вспыхнула любопытством.
Ну, уж нет. Инке нечего делать тут, за столиком во Французском квартале. Даже мысленно.
— Причем тут она... Возьми, открой!
Я кивнул на коробочку и подвинул поближе к ней.
Она осторожно, словно черепашку за панцирь, взяла. Повозилась с замочком. Распахнула крышку и забавно округлила рот и глаза.
— Серьги?!
— Да.
— Но ведь у меня нет в ушах дырок. Я не смогу...
— Это то, что мы сделаем. Прямо сейчас поедем, тут недалеко. Быстро, и главное, совсем не больно, — заверил ее.
На всякий случай.
— Мой знак!
Она продолжала разглядывать пару крошечных золотых львов.
Я с важным видом кивнул.
— Спасибо... — Она явно была растеряна. — Но я не могу... Я не боли боюсь... Просто прокалывать уши — очень вредно. Там ведь много важных точек... Ты знаешь, наша традиционная медицина счита...
— Стоп, стоп! — выставил я ладони. — Миллионы, сотни миллионов людей живут с проколотыми ушами и знать не хотят о вашей традиционной медицине.
Пожала плечами:
— Не все люди умны.
Я вдруг разозлился.
— Ну да. Все лаоваи дураки, а китайцы — кладезь мудрости.
Все еще держа коробочку в руках, поглядела на меня внимательно и серьезно.
— Прости, — смягчился я и погладил ее по руке. — Да черт с ними... Это всего лишь кусочки металла, они не стоят даже разговора. Давай выбросим, и всего делов. Вон и урна рядом...
Отдернула руку. Я подумал, из-за обиды.
Но она захлопнула коробочку и прижала к груди.
— Ты что!.. Я не отдам.
Я смирился.
— Ладно. Тогда сестре подари.
— Вот еще... Во-первых, она тоже серьги не носит. А во-вторых — это мой подарок.
Как и следовало от меня ожидать — дурацкий и бесполезный, подумал я, но вслух сказал другое:
— И тем не менее... Допивай кофе и поедем. Я вчера договорился с мастером, у нас время назначено. Не пропадать же...
— Ты что — себе хочешь уши проколоть? — обомлела она.
— Да. Отобрать у тебя подарок и носить самому.
Быстро спрятала серьги в сумочку.
— Ты была когда-нибудь в тату-салоне? — спросил ее, расплачиваясь с тихим и вышколенным официантом.
— Нет. Там опасно. И девушке нечего делать в таком месте.
— Папа говорил? — подмигнул я.
— Мама.
— Пришло время ослушаться, — заговорщицки произнес я. — Поехали.
— Я ничего там делать не буду!
Запаниковала, сжав в руках сумку.
— Посидишь со мной рядом.
— А что ты собрался...
— Твое имя. На руке...
Я уже тянул ее из-за стола, поглядывая на часы.
— Ты — чокнутый! — убежденно сказала она.
Салон ютился на небольшой улице неподалеку от Народной площади. Если бы не черная витрина с золотым драконом и десятком выцветших фотографий спин, животов и конечностей с рисунками — ничем бы не отличался от зажавших его по бокам парикмахерских.
Внутри был крохотный зал с парой раковин, низким столиком с каталогами, пожилым облезлым диван из кожзаменителя и парой табуреток. За полузадернутой шторкой — топчан и нечто вроде зубоврачебного аппарата. Тату-мастер, молодой неулыбчивый парень с разрисованными руками, выслушал мою идею — Ли Мэй переводила — скептически. С Ли Мэй он общался на шанхайхуа, я почти не понимал их.
Парень курил вонючую сигаретку и качал головой.
— В общем, он говорит... — замялась Ли Мэй. — Ну, он сказал, не нужно так делать.
— Почему?
— Сказал, что обязан предупредить — девять из десяти потом возвращаются, просят изменить или убрать.
— После расставания? — усмехнулся я.
— Да, именно. Хотя все уверены, что это на всю жизнь.
— Видишь ли, Цветок, что-то должно оставаться на всю жизнь — или сами люди, или память о них.
— Но часто люди не хотят, чтобы память оставалась.