Глава 8
***
Я всю жизнь из кожи вон лезла, чтобы угодить отцу хорошими оценками, манерами и послушанием. Я была идеальной дочерью. Теперь же, однако, приходилось признать, что цена мира и покоя в доме становилась слишком высокой, и от меня требовалось полностью отказаться от планов на будущее и подчинить собственную индивидуальность несправедливым требованиям, не говоря уже о том, чтобы пожертвовать общественной жизнью.
Его бессмысленный отказ позволить мне встречаться с мужчинами или ходить на вечеринки не был сейчас основной проблемой, однако этим летом стал причиной разногласий и бесконечного стыда и смущения. Теперь, когда став взрослой и совершеннолетней, с дипломом о высшем образовании, отец, вместо того чтобы смягчиться, казалось, с каждым днем становился все строже. Если я назначала кому-то свидание, отец лично встречал молодого человека у двери, подвергал бесконечному перекрестному допросу и обращался с ним при этом с оскорбительным пренебрежением, обычно приводившим к тому, что тот меня никогда и никуда больше не приглашал . Кроме того, он установил смехотворное правило, по которому я должна была возвращаться домой не раньше полуночи. Если я ночевала у Лизы, он обязательно изобретал причину, чтобы позвонить и убедиться, что я именно там. Когда отправлялась покататься на машине, он требовал подробного отчета о том, куда я поеду. И все эти годы, проведенные в закрытых учебных заведениях, отличавшихся строжайшими правилами, я мечтала ощутить на губах вкус свободы. Сама мысль о том, что сидеть дома, под бдительным оком отца, была невыносимой.
Но до сих пор я никогда не думала о том, чтобы взбунтоваться, потому что любой мятеж только подливал масла в огонь. Отец ненавидел, когда ему перечили, и, рассердившись, был способен неделями не разговаривать с мной. Но не только боязнь его гнева заставляла меня беспрекословно слушаться отца. Прежде всего, я все сделала бы, чтобы заслужить его одобрение, и, во-вторых, понимала, как, должно быть, унизила его распущенность матери и последовавший за этим скандал. Рассказав ей обо всем, Эрик добавил, что отец чрезмерно оберегает меня лишь потому, что боится потерять, ведь у него больше никого не осталось, и, кроме того, смертельно опасается, что какой-нибудь неосторожный поступок дочери пробудит к жизни старые слухи и сплетни о поведении матери.
Мне не особенно понравилось последнее замечание Эрика, но я хотела понять отца и провела пять недель, пытаясь объясниться с ним. Потерпев неудачу, я начала спорить, горячиться и вчера дело дошло до настоящего сражения, первого в нашей жизни.
Направившись в кабинет отца, с серьезным намерением поговорить с ним о работе в компании:
— Я больше не могу сидеть дома. Я пять лет училась в университете не просто так, для корочки. я с детства мечтала работать в нашей фирме. Пойми, для меня это очень важно, я с детства живу с мыслью, что когда-нибудь так же, как и ты продолжить семейное бизнес.
Отец поглядел на меня с таким выражением, от которого желудок свело судорогой.
— Неужели? — процедил он язвительно. — И какую должность ты себе уже выбрала? Я уже сказал тебе Мира, никакой работы, ты будешь сидеть дома, можешь пойти на какими-нибудь курсы, если тебе скучно дома, но работать ты не будешь. Ты поняла меня, Мира?
Годами подавляемая неприязнь наконец вырвалась наружу.
— Ты совершенно нелогичен! Почему не можешь рассуждать «спокойно? Пойми же и меня! — вскричала она.
Отец намеренно медленно встал, резанув дочь разъяренно-презрительным взглядом.
— Я прекрасно понял. Понял, что существуют вещи, которыми ты хочешь заняться, люди, с кем ты желаешь встречаться, хотя великолепно сознаешь, что я не одобряю всего этого. Именно потому и желаешь работать. Что больше всего привлекает тебя, Мира? Сама работа или возможность общения с мужчинами, которые норовят тебе залезть в твою постель?
— Что? Ты просто болен! Обезумел!
— А ты — точная копия матери! У тебя есть все самое лучшее, а ты только и ждешь возможности завалиться в постель со всякой швалью…
— Будь ты проклят! — взорвалась я, потрясенная силой собственной неудержимой ярости. — Я никогда не прощу тебе это! Никогда!
Повернувшись на каблуках, я выбегаю из кабинета:
За спиной раздался громовой голос:
— Куда это ты бежишь, черт побери?!
— Ухожу! — бросила я, не оборачиваясь. — И запомни, к полуночи я не вернусь! Хватит с меня запретов!
— Немедленно вернись! — завопил он. Но я, не обращая на него внимания, пересекла холл и вышла на улицу. Моя ярость лишь усиливалась, пока я садилась в белый "порше", подаренный отцом на двадцатилетие. Отец окончательно спятил! Просто сошел с ума!
Защищенный от незваных гостей и зевак высоким железным забором и охранником на входе, загородный клуб "Глобал" располагался на восьми гектаров земли, среди изумрудных газонов, засаженных цветущими кустами и цветочными клумбами. Длинная извилистая подъездная дорожка, освещенная изящными фонарями, обсаженная величественными дубами и кленами, вела к парадной двери клуба и снова сворачивала у шоссе. Сам клуб, трехэтажное монолитное белое здание неопределенного стиля, с толстыми колоннами, украшавшими широкий фасад, был окружен двумя полями для гольфа и многочисленными теннисными кортами. С обратной стороны стеклянные двери вели на живописные террасы, уставленные столиками под зонтиками и деревьями в горшках. Каменные ступеньки спускались с самой низкой террасы к двум бассейнам олимпийского размера. Сегодня, однако, бассейны были закрыты для купающихся, но на шезлонгах оставили мягкие ярко-желтые подушки для тех, кто хотел бы смотреть фейерверк полулежа или отдохнуть между танцами, когда оркестр выйдет играть на улицу.
Сумерки начали сгущаться, когда я въехала в ворота, где служители помогали гостям выйти из машин. Я подкатила к переполненной автостоянке и поставила машину между сверкающим новым «роллс-ройсом», принадлежавшим богатому владельцу текстильной фабрики, и восьмилетней давности «кадиллак», хозяин которого был куда более богатым финансистом.
Выйдя из машины с чувством раздражения, ибо мысли блуждали где-то далеко, я прикидывала в уме, как мне начать жить самостоятельно от отца и сколько у меня есть денег на счету, чтобы снять квартиру для жилья.
Поднявшись на крыльцо, я подождала, пока охрана мне откроет дверь.
— Добрый вечер, — поздоровался охранник, блеснув неотразимой улыбкой.
— Добрый вечер! — рассеянно бросив, я прошла в холл. В клубе слышались веселый смех и разговоры, члены клуба с коктейлями в руках, одетые в смокинги и вечерние платья, переходили из комнаты в комнату. Интерьер «Глобал» был куда менее впечатляющим и элегантным, чем в других, более новых клубах в окрестностях столицы. Восточные ковры, покрывавшие натертые деревянные полы, выцвели, а прочная старинная мебель создавала атмосферу скорее пуританского, несколько скучноватого довольства и покоя, чем роскоши и блеска. Но он, все равно считался одним из первоклассных загородных клубов страны.
Везде толпились люди. Ниже, на первом этаже, в главном банкетном зале настраивал инструменты оркестр, и, судя по страшному шуму, доносившемуся оттуда, я предположила, что и там полно народа.
Я уже хотела повернуться и направиться к ведущей наверх лестнице, но в этот момент заметила Камилу и Еву, которые обе сегодня звонили и напоминали, что ждут меня вечером. Девушки стояли в дальнем конце бара, вместе с несколькими приятелями Александра Шорина и немолодой парой, кажется дядю и тетку Алекса.
Подходя к ним я мгновенно застыла при виде отца, стоявшего слева в обществе каких-то людей.