Остановившись, чтобы откашляться, господин Раймон перевел взгляд со Станислава на Натали и ее сыновей и снова начал читать:
— «В интересах справедливости, я разделил оставшееся имущество поровну между всеми наследниками. Моему сыну, Станиславу Исаевичу Росману, я оставляю все акции и вложения в «Росман Компани», что составляет приблизительно четверть всего состояния».
Я слушала, ничего не понимая. «В интересах справедливости» он оставляет сыну четверть состояния? Но если дед хотел разделить все поровну, его жена должна получить тоже четверть, а не оставшиеся три! Но тут же словно издалека до нее донеслись слова поверенного:
— «Моей жене Натали и усыновленным по закону сыновьям Владу и Давиду я завещаю остальные три четверти своего состояния в равных долях, с условием, что Мэри станет попечительницей и опекуном над частями, принадлежащими Владу и Давиду, пока оба не достигнут возраста тридцати лет».
Слова «усыновленным по закону» кинжалом вонзились в мое сердце, особенно когда я заметила выражение лица отца, потрясенного изменой. Он медленно повернул голову и уставился на женщину. Та, не мигая вернула его взгляд, растянув губы в улыбке злобного торжества.
— Ты хитрая сука, — процедил он. — Сказала, что заставишь его усыновить их, и добилась своего!
— Я предупредила тебя тогда и предупреждаю сейчас, что счеты еще не сведены, — ответила она, наслаждаясь его яростью. — Думай об этом, Стас. Лежи без сна по ночам, гадая, какой удар я нанесу следующим и что отниму у тебя. Лежи без сна, тревожась, мучаясь, совсем так, как заставил страдать меня восемнадцать лет назад.
Росман сцепил зубы с такой силой, что побелевшие скулы выступили буграми, но усилием воли удержался от ответа. Я отвела глаза от противников и посмотрела на сыновей Натали. Лицо Влада было словно отражением материнского — такое же злобно-торжествующее. Давид, уставился в пол и хмурился.
— Давид — слабак, — сказал когда-то отец. — Натали и Влад — алчные барракуды, но по крайней мере мы хотя бы знаем, чего от них ожидать. Младший же странный тихушник, а в тихом омуте, как правило черти водятся.
Словно почувствовав, что я смотрю на Давида, он поднял глаза, стараясь выглядеть при этом как можно более безразличным. Он не выглядел странным и в нем, не было ничего угрожающего. По правде говоря, во время последней встречи он выходил из себя, чтобы мне угодить. Тогда я жалела его, потому что его мать открыто предпочитала Влада, а тот, хотя и был на год старше брата, не испытывал к нему ничего, кроме презрения.
Я неожиданно почувствовала, что не могу больше выносить угнетающей атмосферы этой комнаты и этих людей.
— Прошу извинить меня, — сказала я адвокату, раскладывавшему на столе какие-то документы, — я подожду за дверями, пока вы закончите.
— Но вы должны подписать эти бумаги, Мирея Станиславовна.
— Подпишу позже, перед вашим уходом, когда отец их прочтет.
Я решила выйти во двор. Становилось темно, и я медленно сошла с крыльца, чувствуя, как холодный ветерок леденит щеки. За спиной открылась дверь, я обернулась, думая, что адвокат хочет позвать меня, но это оказался Давид, застывший на полпути, не ожидавший меня здесь увидеть. Молодой человек колебался, словно хотел остаться, но не был уверен в дружеском приеме.
Пытаясь проявить вежливость я попыталась улыбнуться:
— Правда, здесь хорошо?
Давид кивнул, принимая невысказанное приглашение присоединиться ко мне, и спустился с крыльца. В двадцать пять лет он был на несколько сантиметров ниже младшего брата и не так привлекателен, как Влад. Давид стоял, глядя на меня, словно не зная, что сказать.
— Ты изменилась, — наконец выдавил он.
— По-видимому, да. В последний раз мы виделись, когда мне было пятнадцать лет.
— После того что сейчас здесь произошло, ты будишь нас ненавидеть.
Все еще немного ошеломленная условиями завещания деда и не в силах осознать, что они означают для отца, я пожала плечами:
— Завтра я, видимо, так и буду думать. Но сейчас… я словно оцепенела.
— Я хотел бы, чтобы ты знала, — нерешительно начал он. — Не я замышлял лишить тебя любви деда и украсть деньги твоего отца.
Я поняла, что не могу осуждать его за то, что отец потерял принадлежащие ему деньги. Вздохнув, я подняла глаза к небу:
— Что имела в виду твоя мать насчет сведения счетов с отцом?
— Известно только, что они ненавидели друг друга, сколько я себя помню. Не имею ни малейшего понятия, с чего все началось, но, зная мать, могу с уверенностью сказать, что она не остановится, пока не насытит жажду мести.
— Но почему?
— Леди, — с холодной уверенностью бросил он, — война только начинается!
И снова, озноб пробежал по моей спине при этом мрачном пророчестве. Я вгляделась в лицо Давида, но тот просто поднял брови и отказался что-либо объяснить.