Костя вспомнил, как сидел на бережку с Антоном, его пугал, сам пугался… Во рту стало гадко и он плюнул с кормы. Взъерошенная мотором вода мгновенно уничтожила последствия вандализма.
Снять катер — это была его идея. Когда шестеро ошарашенных итогами архиерейского собора епископов не знали, куда им податься, где бы обсудить этот пыльный мешок, которым их так приложили по голове — в Косте, не менее оглушенном, уже развернулся и начал действовать подпольщик. Уединенное место на четыре часа — что может быть лучше частного прогулочного катера?
Он (не могли успеть, но береженого Бог бережет) проверил все помещения и палубу на «жучки» — и дал старшим по званию «добро». И вот теперь это «добро» — аз, буки, веди, глаголь — стучалось в его селезенку, как дятел, в поисках особо упрямого жука. Плохо, если епископы ни до чего не додумаются. А что если додумаются?
Когда неделю назад Костя прибыл в Киев, Роман Викторович встретил его весело. Предварительное прощупывание почвы установило, что проект намерены прикопать не только ортодоксы, но и некоторая часть воскрешенцев. Очень многие понимали, что от этой верноподданнической инициативы будет больше вреда, чем пользы.
Выступление Галчевского — пардон, митрополита Одесского и Кишиневского — на третий день Собора было настоящей бомбой. В эпоху ядерного противостояния в середине ХХ века был момент изготовления «грязных» бомб — чтобы, не рассчитывая выжить, не дать выжить и победителю. Галчевский взорвал на Соборе именно такую, «грязную» бомбу. «И ни один не уйдет незапятнанным.»
И ведь самое удивительное — никто в ту сторону даже и не смотрел, никто от одесситов такого не ожидал. То есть, тамошний был, известное дело, с причудами, но кто ж сам без греха. В общем, восстал посреди собора одесский митрополит и предложил — раз и навсегда покончить с путаницей и истребить чуждые святой нашей вере влияния. А именно: предать анафеме все, что было принято после седьмого вселенского собора. Вот как разделились в девятом веке восточная и западная церкви — так от того места и выше все отринуть и проклясть. Дабы место и вправду стало пусто.
Леворадикальное крыло поддержало с песнями и плясками. А как же — это ведь католики от зародыша гнобили женское начало и спалили, по слухам, девять миллионов ведьм.
После обеда к женскому хороводу присоединился мужской — из тех потомственных папефигов, кто старательно хранил обиды на тевтонский орден, захват Москвы и Ярему Вишневецкого.
Не то, чтобы на все это не стоило обижаться — но не в доктрине же… Но было, что им возразить, и Роман Викторович уже шуршал по кулуарам как мышка размером со средней величины слона — мол, отменить-то можно, только католиков со всеми их причиндалами уже без нас власти отменили, хороши мы будем со своей ироической борьбой три поколения спустя — проснулись, называется. Курам на смех… А на соборе все народ серьезный, смеха пуще смерти боится.
И тут Романа Викторовича опередили. В полном соответствии с народной поговоркой о той категории населения, которую нельзя принуждать к отправлению религиозных обрядов — себе черепную травму организуют и другим поспособствуют.
…Владыка Иннокентий, епископ астраханский, ростом и широтой плеч не уступал Косте, но сложение имел астеническое, был смугл, носат и лобаст. Косте в тотемные предки подошел бы традиционный славянский медведь, а Иннокентий Калдаев, наверное, мог бы произойти от лося.
Инструкция Карпатского заповедника для туристов на случай атаки медведя предусматривает разные варианты поведения — вплоть до встречной атаки: лесной хозяин часто бывает трусливей, чем принято считать. На случай атаки лося в инструкции сказано одно: бегите.
Не то чтобы владыка Иннокентий был неприятен в общении. Наоборот, он обладал изрядной дозой странного сумеречного обаяния. И не был он плохим человеком — из тех, кто если надо, свое сердце вынет и скажет «на». Но куда бы он ни приходил, за ним ползла атмосфера склоки. Сам Иннокентий склочником отнюдь не был — но со своим прямолинейным, неспособным даже на двухходовые комбинации мышлением, со своей неослабевающей готовностью вступаться за униженных и оскорбленных — представлял для склочников идеальную мишень.
И задним числом было ясно, что Владыка Иннокентий в этой истории, естественно, мгновенно углядел обиженного — и этим обиженным была, конечно не западная церковь, которую епископ астраханский ставил чуть ниже орора и чуть повыше чумы. В общем, когда в дебатах образовался промежуток, владыка Иннокентий встал и спросил недоуменно: