Он на руках отнес ее в гостиную, она же спальня, библиотека и кабинет. Усадил в кресло, выдвинул из стенного шкафа раскладную кровать, быстро расстелил простыню.
— Антон, — тихо сказала Катя. — Постели еще что-нибудь. Кровь же.
Антон огляделся и схватил первое попавшееся полотенце. Потом уложил на него Катю. Она легла набок, подперев рукой щеку и прищурившись. Антон сбросил футболку и замялся.
— Ну? — Катя робко улыбнулась. — Ты чего так смотришь?
— Любуюсь, — честно сказал он.
Их поцелуи и ласки не были братско-сестринскими, но до сих пор они еще не переходили к тем, какие возможны только между любовниками: Антон жил в преддверии неизбежного расставания, а Катя не могла понять, что его сдерживает — и не форсировала сближение. Они видели друг друга относительно раздетыми — на занятиях в бассейне. Он знал, что под первым майским солнцем вся она покрывается веснушками — и что это нисколько её не портит. Она знала, что он медленно и плохо загорает, и что у него на груди волосы почти не растут — только два венчика вокруг сосков. Но то, что он видел сейчас, было и похоже — и не похоже на то, что он угадывал под эластиком спортивного купальника. Её красота была той, что расцветает после беременности и родов — раздавшиеся бедра и пополневшая грудь подчеркивают талию, в движениях появляется плавная уверенность, осанка выдает сильный и страстный характер…
Но сейчас, лежа на его постели, эта сильная и уверенная девушка казалась… почти ребенком. Малейшим неосторожным движением можно было смять этот бутон — да так, что он никогда не раскроется в цветок и не даст завязи; и Антон впервые почувствовал, как много в нем разрушительной силы. До этого ему не с чем было сравнить — самый слабый в команде, даже сейчас, в восемнадцать лет, он считал, что трое сильных мужчин сделали ему честь, приняв за своего. И даже после того как он один надавал Корзуну, он не отдавал себе отчета в том, что три последних года сделали из субтильного подростка довольно крепкого юношу. Лишь теперь, рядом с Катей, он почувствовал себя полноправным представителем сильного пола. С этой лесной мавкой нельзя было позволить себе никакой грубости, даже нечаянной.
«Еще немного — и она примет за грубость твой столбняк, дубина», — сказал внутренний голос. Антон взялся за пуговицу джинсов, но тот же внутренний голос гаркнул: «Куда?! Сначала носки. Хорош ты будешь голый и в носках!»
Антон сел на кровать, содрал с себя носки и все остальное, лег рядом с Катей и начал целовать лицо, шею, грудь…
— Катя… Катюшка… как же я тебя люблю…
— С ума сойти, — засмеялась она, посмотрев вниз. — И как ты целый год таким ледником продержался.
— Сам удивляюсь, — искренне ответил он.
…А крови было совсем немного, и все прошло так хорошо, что Катя даже не вздрогнула. Антон сам от себя такого не ожидал. Потом они пошли в ванную, и мытье перешло во второй тур, после которого пришлось менять мокрую простыню — ванная оказалась слишком тесной, чтобы закончить дело там. Потом они честно попытались уснуть, но когда легли рядом, укрылись одеялом и выключили свет, оказалось, что они недостаточно устали. Наконец, вопреки стереотипу, первой уснула Катя. Антон же окончательно протрезвел и, хотя тело было выжато до шкурки, разум заработал почти с пугающей четкостью и скоростью.
Теперь, подумал он, понятно, почему Цумэ предпочитает именно этот способ бегства от своих проблем. Oh, yes, так можно убежать очень далеко. Но мы убегать не будем, потому что главная наша проблема в том и заключается, что от проблем нам убегать нельзя. Мндэ, загнул — не разогнешь.
Габриэлян… Он что-то не сказал Энею о Габриэляне. Вспомнил — и тут же забыл…
Нет-нет, он сказал. Это было в биографической справке, которую Эней прочел на его глазах, но Эней не придал этому значения, потому что Эней из другой социальной среды, а сам Антон на этом ударения не сделал, потому что Кессель его на тот момент интересовал гораздо сильнее…
Но Эней обратил внимание на вторую существенную деталь: в данных родителей Габриэляна, которые Антон взял из совершенно открытого гражданского реестра, значилась одна и та же дата смерти у обоих: Ары Сергеевича, Габриэляна, 34 лет и Марии Яковлевны Габриэлян (Савишниковой), 29 лет. «Они жили долго и счастливо» — это сказка-ложь, а вот умерли в один день, это правда. От чего именно? — поинтересовался Эней. И посмотри календарь, Тоха — не совпадает ли дата с полнолунием.
Он смотрел календарь — и как в воду глядел командир: совпало. Но само по себе совпадение ничего не значило. В полнолуния, между прочим, отчего-то увеличивается и процент обычных несчастных случаев. Нужно было знать наверняка — и Антон вновь запустил частый бредень по московским сплетникам…