— Так вот, Никпалыч у нас параноик и узких мест терпеть не может…
А «узким местом» — в переносном смысле слова, потому что в буквальном место там очень широкое; слишком широкое, чтобы надежно его закрыть — так вот, узким местом была граница по северному Казахстану. Она не совпадала с довоенной российско-казахской границей — после Поворота Федеративная Россия встала на реке Жем. Совсем рядом, по Иргизу и Тургаю, стали сибиряки. Продвигаться за эту естественную черту было бессмысленно — дальше степь: казахи, кыргызы, дунганы, джунгары — тысячелетние традиции кочевья.
— А как сибирская здравохрана ловит мышей и сусликов — в том числе и в буквальном смысле слова — сами понимаете… Да с них и спрашивать бессмысленно. В общем, после истории с чумкой, — про историю с чумкой никто спрашивать не стал, опасаясь очередной получасовой лекции, — до сибиряков дошло, что беда. А Никпалыч тут как тут — «а давайте мы этот район будем нашими людьми и машинами обслуживать. А координируют пусть армейцы». При другом раскладе, ничего бы не вышло, даже согласись здравохрана, Омск бы им добро не дал, ну а так — проскочило.
— Рождественский сначала тоже обрадовался, — Ди закинул в рот еще кусочек тунца, запил, — такая возможность залезть во вражеское подбрюшье… А потом оказалось, что его людей и высоких господ там не очень празднуют. И время от времени с кем-то что-то случается. Ну, вроде как — поехал в степь и поломался, и сиди кукуй, думай, кто раньше подъедет — свои, забрать, или кочевники. И в каком настроении кочевники — в мирном или не очень. И в каком настроении свои. В общем, через пару лет господин гауляйтер стал понимать, что его наполеоновские планы просто втихую саботируют.
Ну а к тому времени крыша, как выразился наш зам-ком, у него действительно хорошо сдвинулась. И начал он давить — сначала помалу, а потом серьезнее. Пока дело шло только о мелких пакостях — финансирование там, комиссии, ревизии — наш параноик держался. Но тут приезжает как-то из Уфы Шустов — он как раз и занимался координацией. Я его знал, кстати, Шустова, хороший был администратор. Врач — так себе, а администратор хороший. Ему уже лет под сорок пять было, ну а поскольку он и с армейцами работал, Никпалыч ему своей властью стальную пайцзу выдал. Чтобы с допуском проблем не было. И вообще он его, кажется, повышать хотел.
— И Рождественский его вызвал, — заключил Винтер. — Но это же не принято.
— Еще бы не принято, — фыркнул Ди, — Всем было ясно, что это он так Никпалычу неудовольствие выражает. Вызвал и загрыз. Был бы Никпалыч в Москве — а он в Берестечке новую лабораторию принимал. Так вот, все ждут грома — но вечером. А тут только Рождественский дообедал, как к нему в коридоре подходит сотрудник оперотдела цитадели — с такой же стальной блямбой — и на весь коридор интересуется, молодец ли у нас Рождественский только против овец — или все же готов встретиться с кем-то, способным оказать сопротивление. Гауляйтер встал столбом — персонал цитадели поставлял Волков, а от Волкова Рождественский ничего дурного не ждал. Тем более, оскорбителя Волков пару лет назад лично купил в Штатах…
— Купил? — не понял Эней.
— Именно купил. Как негра или долгового раба в старые недобрые времена. Ну так вот, Кессель его и вызвал. На шпагах, на равном оружии. И изрубил, — Ди для наглядности поднял на палочки щепотку мелко покрошенной морской травы, — в капусту. Так что, когда Никпалыч добрался до Москвы, гауляйтер уже разложиться успел.
— А Аахен?
— А что Аахен? Всем ясно, не будь той дуэли, вышел бы конфликт посреди Москвы. Никпалыч же дуэлей не признает, он санвойска поднял по тревоге…
— Если это произошло без волковского приказа, то я гейша, — сказал Эней.
— Тебя не возьмут, — фыркнул Машенька, — Ты не владеешь музыкальными инструментами. А вот…
— Не думаю, — сказала Алекто, — что был приказ. Даже уверена, что не было. Медикаментозный допрос. И все прочее.
— Медикаментозный допрос к данпилам применять бесполезно, — уточнил Эней. — А все прочее полезно только тогда, когда заранее знаешь, что тебе должны сказать. Так что приказа — да, не было, а санкция была. А исполнитель остался жив.