– Достаточно легко.
– И это все?
– А вы еще конкретнее попытайтесь…
– В игрушки вздумали играть? Ладно… Как вы объясните то, что свидетели обвинения, – профессор подчеркнул слово “обвинение”, – говорят, что неоднократно ловили вас на вранье? – Доктор прищурился, словно уже можно было праздновать победу.
Огнев зевнул.
– Обвинение покажите, а то я опять не в курсе…
– Бывшего обвинения, – согласился профессор.
– Глупостью свидетелей. Так не бывает. Либо я – врун, но тогда мне денег никто не даст, либо врут свидетели – Одно из двух. Они просто пытались, в меру своего скорбного ума, побольше меня пообви-нять, ну и попались в свою же ловушку – Нормальный синдром умственной отсталости…
– Постарайтесь обойтись без диагнозов.
– Почему это? – Профессор, конечно, был далеко не дурак, но отличить сознательную развязность от раздражения вряд ли мог. Небольшой скандальчик не повредит, пусть следствие отвлекается.
– Здесь определения даю я, – с расстановкой сказал профессор, – и постарайтесь это запомнить.
– Еще чего! Буду я себе голову ерундой забивать, – своей тупостью сцена напоминала встречу двух малолетних дворовых хулиганов. Для большего антуража можно было бы сплюнуть на пол. Приглашенные врачи были в недоумении. Глава комиссии взял себя в руки.
– Итак, вы утверждаете, что специальных навыков не имеете?
– В чем?
– Ага, – обрадовался профессор, – вот вы уже не столь категоричны, как раньше! А в прошлый раз вы все отрицали. Ну-ну, посмотрим…
– Куда посмотрим?
– В бумаги, тут мно-огое есть… И по поводу навыков, и по поводу угроз.
– Кому это я угрожал? Вам?
– Нет, пока вы до этого не дошли. Вот, пожалуйста, гражданин Ковалевский утверждает, что вы обещали его застрелить посредством пули в голову…
– А что, есть другой способ? Вот пусть Колюня свои слова и объясняет.
– Вам совсем на это сказать нечего?
– Почему же. Яркий пример очередного маниакального бреда. Вы что, сами не видите – то я аферист, то убийца какой-то… Так не бывает. Если я хотел с потерпевшим расправиться, почему же он до сих пор жив? Я промахнулся, что ли? А где тогда пресловутая пуля?
– Но ведь вы это говорили! – разъярился профессор.
– А вы что, рядом стояли? Лечиться Ковалевскому надо, вот и все угрозы мои.
– Хорошо, разговор доказать нельзя. А письмо?
– Вот так новость! Какое письмо?
– Следствие утверждает, что вы прислали Ковалевскому записку угрожающего содержания…
– А почему мне об этом неизвестно?
– Следователь должен был вам сказать!
– Но не сказал! И перестаньте повышать голос!
– Извините.
– Я не Дубровский, а Колюня – не Маша, чтоб в переписке состоять, через дупло старого дуба… Дуб, конечно, следователь, но молодой!
– Так вы не писали письмо?
– Нет, я вам уже говорил. Я что, на идиота похож? Зачем мне Ковалевскому письма писать, если я ему моту по телефону все сказать?
– Ну, не знаю, – профессор задумался. – А следствию зачем это?
– Вот вы у следователя и спросите. Я материалы дела смотреть не имею права, откуда мне знать, что там понапихано… Может, для объема.
На самом деле письмо было. В контору к Ковалевскому проникли без труда, и, хотя термитов еще не достали, давящийся от смеха Огнев напечатал на личной пишущей машинке бизнесмена жутко злобное послание, пообещав “полоснуть бритвой по глазам” и “разрезав горло, вытащить язык”. Его подпись коряво подделал Комбижирик, участвовавший в ночном походе. Судя по всему, недалекий владелец фирмы “Наш Дом ЛТД” примчался к Воробейчику, и тот поручил Султанову разобраться. Наученный горьким опытом Иса не спешил демонстрировать письмо Огневу.
– Позовите следователя, – устало попросил профессор.
Дмитрий вышел в коридор и поманил Султанова. Тот резво вскочил.
– Что?
– Вас профессор видеть хочет. Злой, ужас! Вас дубом назвал, это я не от себя, цитирую. Хотел его переубедить, да он и слушать не хочет…
– А зачем было его мочить? Зачем пальбу устроили? – удивлялся Денис. – Работали-работали, гадости разные придумывали, с морфином, с травой. А тут – на тебе, из автомата, и все дела. Чего ж раньше так не решили?
– Получилось так, – шумно вздохнул Горыныч.
– Да-а? – Рыбаков с подозрением взглянул на остальных собравшихся. – А стволы сами выстрелили?
В полуподвальчике, носящем гордое имя “АОЗТ „Гигант"”, шло обсуждение результатов операции “Белая лошадь”. Даже скорее не обсуждение, а повествование участников не присутствовавшему в “Белой лошади” Денису, некое ток-шоу.
– Там без вины виноватые уже собираются лапу на грунт дрюкнуть* и в РУБОП следаков слить, – сказал Ди-Ди Севен.
– И много хотят дать?
– Не знаю, но их довели уже. Целыми группами на допросы таскают. Может, следачки так намекают, мол, заслать денежку надобно, – Ди-Ди Севен пожал плечами.
– Только вы в этом участия не принимайте! – предупредил Рыбаков. – А то надаете ценных советов, вас вместе с ними и повяжут. Меня одного на всех, как в “Пулкове”, не хватит… Коллектив дружно заржал.
Случай в гостинице “Пулковская” был, с точки зрения братвы, хрестоматийным, супероригинальным и единственным в своем роде.
В ресторане на первом этаже, где мирно кушали представители самых разных команд, национальностей и слоев общества, как-то вечером появилась группа захвата в гражданке из районного отдела милиции, имевшая цель завладеть Гоблином по обвинению в изнасиловании. К слову сказать, Гоблин никогда ни о чем таком не помышлял, жил с постоянной девушкой и вполне был устроен в жизни. Дельце состряпал злопамятный начальник райотдела, привлекший для заявы пятидесятивосьмилетнюю стукачку, из бывших. Один взгляд на нее мог опровергнуть любые предположения о “виновности” Гоблина, но заява есть заява.
Обида стража порядка заключалась в том, что, когда он, после работы по обычаю в дымину пьяный, сделал замечание в нецензурной форме прогуливающему своего “кавказца” Гоблину, то был помещен последним в железный ящик с надписью “бак для мусора”. Сцену эту наблюдали почти все жители окрестных домов и сочли справедливой – ни Гоблин, ни “кавказец” никого не трогали, а орать матом на всю улицу непедагогично, особенно человеку в форме. К тому же фамилия начальника райотдела была Неттин. Страдающий необратимыми процессами в печени и мозгу и прозванный на следующий день “товарищем Нетто из мусорного Брутто”, подполковник решил Гоблина “проучить”. На счастье, о приезде ментов было сообщено бдительным швейцаром и передано через официанта заинтересованным лицам.
Ситуация складывалась тупиковая, команда приготовилась к отвлекающей махаловке, к соседним столикам отправились гонцы. Однако интеллектуал Денис попросил десять минут и, позаимствовав у соседа кольт, подошел к распорядителю ансамбля, игравшего в ресторане, и что-то зашептал на ухо. Тот позеленел. Рыбаков незаметно продемонстрировал “аргумент”, и распорядитель вынужден был согласиться. Минут через пять, сразу после “белого” танца, бледный и трясущийся солист объявил “голубой”. Горыныч, танцевавший со своей подругой, чуть не кинулся глушить весь оркестр, но был остановлен Садистом.
Невозмутимый Денис легко поднялся, прошел к столику Гоблина и вежливо его пригласил, манерно поклонившись. У половины зала отпали челюсти. Исполнив нечто вроде мазурки, парочка скрылась за портьерой, где Гоблин тут же растворился в лабиринте подсобных помещений, а Денис со скорбным видом вернулся в зал.
Группа захвата билась в истерике, во время танца они плевались и отворачивались, а после было уже поздно, Гоблин исчез. Дениса хотели было задержать, чтоб отомстить за неудачу, но тут за него вступились все бритоголовые “правозащитники”, ставшие вдруг ревнителями сексуальных свобод. Да и статью за это дело давно отменили. Рыбаков тоже поорал в общем хоре о том, что “честного гея” зажимают и это нарушение Конституции. Опозоренные “сатрапы” отступили.
К Денису тут же подвалил подвыпивший напомаженный немец с сожалениями об ушедшем “бой-френде” столь симпатичного молодого человека и был крайне удивлен тем, что “прогрессивный рус” засветил ему в глаз – Сочтя такое поведение следствием глубокой душевной травмы от утраты возлюбленного, немец снова открыл рот, но был сметен подоспевшим Ортопедом и очнулся только на следующее утро.