— Мы вступим в войну на их стороне, — позволил предположить граф и снова попал пальцем в небо.
— Какая война, тупица? Не я ли тебе талдычил полчаса назад, что опасаюсь Румянцева⁈
— Но поддержка… У поляков нет нормальной пехоты. Они разве что могут выставить крестьян с косами. Так им Смоленск не взять.
— Поддержка бывает разной, Карл. Я наберу пять-шесть полков из поляков, проживающих на наших землях, вооружу, наскоро обучу и отправлю королю Станиславу Августу. Никто не сможет меня упрекнуть во вмешательстве.
— Потоцкий не согласится.
— Есть такие предложения, от которых отказываться нельзя. Для этого ты мне и нужен, Карл. Ты отправишься в Варшаву и сделаешь следующее….
(«заварка» ружейного ствола. Реконструкция)
Глава 12
Бывает же такое! Готовишься голову сложить, а вместо смерти в бою получаешь подарок. Да еще какой! Самого Суворова Александра Васильевича собственной персоной, захваченного казаками в украинских степях, поставили пред мои ясны очи!
Встреченный нами кавалерийский отряд оказался запорожским. Направлявшийся ко мне в Москву. А тут, нате вам, царь-батюшка лично встречает. Все удивились. Порадовались. Я и моя охрана — особенно. Даже перекрестились.
Седоусый, со свисающим ниже уха чубом, глубокий старик Калнышевский пел мне Лазаря, сетуя на горькую судьбу малоросского казачества. Нахваливал мой манифест о восстановлении вольностей низового Запорожского войска. Божился, что «круг» животы положит за мое святое дело.
Веры ему — ни на грош. Петр Иванович — из богатеев, как и прочие запорожские старшины. В колиивщину отметился преследованием гайдамаков. Не раз вступал в конфликт с казачьей голытьбой. Что он позабыл у моего престола? Или понял, что сочтены дни Запорожской Сечи. Или нацелился сцапать меня и выдать Катьке. По тем же лекалам, по которым действовало бы яицкое старшинство в истории с Пугачевым, если бы не случился мой перенос.
— Не расслабляемся! — шепнул я украдкой Никитину и не угадал.
Кошевой атаман отвел меня в сторонку, когда утихли первые восторги от встречи, когда малороссы, щеголявшие оселедцами и широченными штанами, смешались с моими людьми. Шаровары у них, конечно, знатные. Поставь такого казачину на корме лодки да прикажи руками развести в стороны брючины — полетит такая посудина как чайка над Днепром!
— Привет тебе, Петр Федорович, от эфенди Оззакана!
Ха! Ну сразу все встало на свои места! Запорожцы всегда вели свою собственную игру: и вашим, и нашим — всем спляшем. Что Мазепа, что последние события, когда Сечь пропустила татарского хана, бросившегося пять лет назад на Елисаветградскую крепость, да зубы обломавшего. Самостийники! Вас, ребята, ждет сюрприз — вольность украинского казачества в мои планы никак не вписывается.
— Что хотел турок?
— Просил передать свое восхищение. И надежду, что вы подарите Счастливому Порогу несколько месяцев, чтобы устранить возникшие недоразумения.
Понятно.На Крым нацелились, басурмане. Вот неймется им! Хотят отыграть назад условия мирного договора, который лишь вырабатывается в ходе нудных переговоров. Нужно срочно придумать, как уведомить… собственно, вариантов, кроме Румянцева у меня и нет. Или есть? Я задумчиво посмотрел на кибитку.
— Я услышал! — хмуро кивнул в ответ и пошел знакомится с Суворовым, сидевшего в крытом возке с открытой для проветривания дверью.
Генерал ожидаемо оказался невысок ростом, щупл, в простом дорожном мундире, запыленном и помятом. Лицо изборождено морщинами, но глаза… Глаза живые, острые, пронзительные. Смотрели на меня без страха, с нескрываемым любопытством и, пожалуй, легкой насмешкой. Он знал, кто я. Или, вернее, «кем» я себя называю. И явно не спешил падать ниц.
Я спешился. Мои телохранители из охраны Никитина тут же оттеснили запорожцев, создавая вокруг кибитки свободное пространство. Я сел внутрь.
— Александр Васильевич, — начал я, после недолгого молчания, — рад видеть вас в добром здравии. Хоть и обстоятельства нашей встречи не самые обычные.
Суворов чуть склонил голову. Не поклон, а скорее кивок вежливого человека.
— Весьма удивлен вашим появлением здесь. Полагал, вы уже в Москве почиваете на лаврах.
Голос у него был сухой, скрипучий, но слова отчеканивал ясно. Ирония сквозила в каждом звуке. Он меня прощупывал.