Девушка поднесла кулачки к губам совершенно детским жестом и зажмурилась. Потом на выдохе сказала:
— Да!
Открыла глаза. Посмотрела на меня совершенно по-щенячьи и добавила:
— Но я все равно очень боюсь.
— Взбадривайте себя мыслью, что войдете в историю как первая женщина-воздухоплаватель.
— Разве? Ни за что бы не поверила. — Она лукаво взглянула на меня. И сделала какой-то замысловатый жест веером. — За такое приключение многие бы отдали многое.
Я поспешил заняться приземлением шара и потом отошел к Новикову.
— Николай Иванович, листовки готовы?
— Разумеется, ваше величество. Всю ночь печатали и резали.
И протянул мне неразрезанный образец.
Ксилография была достаточно качественной, хотя, конечно, рисунки в каждом из двенадцати прямоугольников не были идентичны.
Я усмехнулся про себя: «У историков будет квест — собрать из дошедших до них разрозненных листовок полный печатный лист».
Шар приземлили, и я лично помог дрожащей от страха вдове взобраться в корзину.
— Ничего не бойся, Августа, — шепнул я ей напоследок и дал отмашку улыбающемуся Ваське.
Под сдавленный девичий писк шар поплыл в небо. Видно было, как Августа вцепилась в канат одной рукой и придерживает свой капор другой.
Шар спустился, я помог невестке выбраться из корзины.
Щеки ее горели, глаза сияли ярче звезд, грудь под черным платьем ходила ходуном. Когда она немного пришла в себя и ее восторги слегка поутихли, между нами состоялся странный разговор.
Августа посетовала на Объявление по случаю кончины Его Императорского Высочества цесаревича Павла, которое установило для нее и женских персон 1-го и 2-го класса отдельные «печальные одежды» на каждый квартал годового траура.
— Для меня с моими фрейлинами такие расходы непомерны. Обычно, как мне сказали, государство берет на себя все затраты.
«Это где ж откопали люди Никитина такого умника, который бумагу составил? Его бы руки — да ему в афедрон!» — только и смог я родить светлую мысль.
Августа, заметив, что я мнусь, как нашкодивший семинарист, невинно спросила:
— Разве у Вашего Величества мало денег? На пиру в Грановитой палате я слышала иное. Дескать, большие деньги с приисков вы получили.
— Ты ж по-русски не понимаешь!
— Слова «золото» и «миллион» доступны моему разумению. Думаю, для вас пятьдесят тысяч не великая сумма, — невинно похлопала глазками Августа.
— Да этих денег считай уже нет! На армию половина минимум уйдет, на вооружение, да на припас. Голландским купцам заплатить за селитру вперед.
Я начал перечислять все свои гигантские траты, Августа мягко настаивала. Дескать, статус и все такое…
«Ах, ты ж, немец-перец-колбаса! У тебя, Наталья свет Алексеевна, евреев часом в роду не было? Слово „мильен“ тебе понятно, ага! Полста тыщ — ерунда, ага! Да за такие деньги я сколько полков снаряжу⁈»
— Желание женщины — закон, — с трудом выдавил из себя и немедленно урезал осетра, чтобы не выглядеть в собственных глазах совершенным подкаблучником. — На первое время ограничимся платьями для первого квартала, а там посмотрим.
Августа изобразила то, что умеют только правильные барышни из благородных семейств — одновременное выражение и легкого недовольства, и радости от маленькой женской победы.
— Продолжим любоваться тем, как взмывают к небесам другие смельчаки!
Она, без всякого сомнения, чувствовала себя покорительницей воздушного океана. Или укротительницей?
Мы развлекали моих новых соратников примерно час. Поднимался в воздух и сам архиепископ. За это время площадь изрядно заполнилась народом. По большей части это были обитатели Китай-города. Но и с прочих концов Москвы текли человеческие ручейки.
Наконец Васька крикнул мне из шара:
— Выехали! Вижу сигнал. Опускайте!
Это означало то, что к нам наконец выдвинулся персидский посланник. Приглашение ему передал Егиазарян, и он же должен был сопроводить дипломата сюда на площадь. Где, по задуманному мной сценарию, я должен был спуститься с небес на встрече к послу.
Так и получилось. Перс со свитой и казачьим эскортом добрался до площади минут за двадцать, и в это время я уже парил в небесах, впервые с такой высоты разглядывая Москву.
Зрелище было удивительное. Москва, конечно, была узнаваема своей паутиной улиц, но совершенно неузнаваема своей приземистостью застройки и отсутствием привычных доминант. Блестели куполами головки многочисленных церквушек, ярко выделяющихся на этом пасторальном пейзаже.