Понятно. Вот и пригодились братья-масоны. Пошла писать губерния.
— После церемонии пусть ко мне подойдут. Давай остальное твое хозяйство посмотрим.
Мне устроили экскурсию по второму этажу. Ну что сказать? Бюрократия — она и есть бюрократия. Не успели люди устроиться в больших просторных комнатах, как столы завалены стопками бумаг, шкафы забиты папками, чернила подвозят бочками, гусиные перья — мешками, а бумагу — возами. Изобрести им что ли печатную машинку? Не такой уж и сложный вопрос, между нами говоря. Можно еще и скрепки со степлером. Нет, с машинкой я, наверное, дал маху, а вот канцелярская мелочевка — точно не бином Ньютона.
Ну хотя бы все тут светло, просторно. Пойдет работа.
— Письмоводство замучило, — вздохнул канцлер.
— Что ж с этим поделать? Привыкай. Что у тебя с секретной частью?
Перфильев меня не понял. Пришлось ему объяснить концепцию делопроизводства высшего государственного уровня. Про то, что такое грифы «Совершенно секретно», «Только для личного ознакомления», ДСП и прочая, и прочая. Про систему допусков и про хранение подобных бумаг.
Канцлер бледнел и крякал от перспектив погрязнуть в бюрократической рутине.
— Ты пойми, дурья твоя голова, без этого никак! Кругом одни шпионы! Не только внутренние, петербургские, но и иностранные. И последних, уверен, с каждым месяцем будет все больше и больше. Троекратно больше, если не десятикратно!
«Нужно Новикову заказать плакат „Враг не дремлет!“ да развесить его в важных кабинетах», — мелькнула у меня дельная мысль.
— Думаешь, у тебя тут, — продолжил я накачку, указывая на заваленные бумагами столы, — мало секретов? Заказы на оружейные новации есть? — канцлер кивнул. — Заказы на новую униформу для егерей есть? Отчеты о поставках драгоценных металлов? Списки на выселение и лишение домов аль имений? Представляешь, сколько золота готовы иные отвалить, чтобы узнать свою судьбу? Сколько желающих заработать на торговле государственными секретами?
— А Хлопушка с Шешковским на что⁈ — вскинулся поникший было Перфильев.
— Тайники сами по себе, но и ты не плошай. Объединяй усилия. Вам каждому по отдельности никак нельзя. Кстати, допускаю, что не все документы им стоит показывать. Тут уж тебе решать…
— Ооооо! — застонал канцлер.
— А что ты думал? У тебя в здании проходной двор. Пропускной режим… эээ… охрана нужна и вход-выход по особому разрешению. А так — заходи, кому охота, и пропала важная бумажка.
— Шли по шерсть, а вернулись щипаны! — выдавил из себя канцлер, осознав разумность и правильность моих упреков.
— Не боги горшки обжигают, — парировал я в его стиле.
— Пора, Ваше Величество! Люди собрались, — доложил Никитин, спасая Перфильева от очередного царского «урока».
Мы поднялись на третий этаж, в большой зал с фальш-колоннами с затейливыми капителями и декоративными картушами под потолком. Раньше здесь проводились заседания Опекунского совета Воспитательного Дома и иные торжественные мероприятия. Но сегодня все иначе, о чем свидетельствовали установленные красные флаги и вышитые эмблемы с серпом и молотом. Меня ждали все те, кто решил променять свою дворянскую косицу и гонор на кусок хлеба и возможные перспективы.
Народу набилось изрядно. Аристократы в потертых, но все еще сохранивших фасон мундирах или штатских сюртуках, женщины в темных, скромных платьях. Лица бледные, настороженные, кто-то откровенно напуган, кто-то пытается сохранить маску надменного спокойствия, но дрожащие руки или бегающие глаза выдают их истинное состояние. Здесь были и те, кто жил в Нижнем, и те, кого выловили уже в Москве, и те, кто пришел сам, осознав, что старый мир рухнул окончательно. Рядом с ними, но все же немного особняком, стояли чиновники — те, кто успел переметнуться из старого аппарата, и те, кого уже набрал мой неутомимый канцлер Перфильев. Среди них я различал и своих масонов — Новикова, Челищева, и, конечно, Радищева, который как раз сейчас готовился выйти к кафедре. В их глазах читалось иное — не страх, но азарт, предвкушение великих перемен, осознание своей причастности к строительству нового мира. Или, как они бы сказали, к возведению нового Храма.
В зале стоял гул — приглушенный, нервный. Люди перешептывались, косились друг на друга. Атмосфера была тяжелой, наэлектризованной. Сегодняшний день должен был стать водоразделом. Формальным актом, закрепляющим новую реальность. Реальность, где больше не было места их прежним привилегиям, их беззаботной жизни за счет чужого труда. Но и не было места поголовной резне, которую они так боялись, а многие заслужили.