Всё сличаю с той,
Что блещет истинной красой.
Над ней не властны приговоры,
Творимые блистательной толпой.
Прозвание и облик Флоры
Исполнены её душой.
Всё сличаю с той и т. д.
О! в моей крови
Приятное волненье.
Юный бог любви
Направил к Вам мечты мои.
Единственное помышленье
Моё о Вас до гробовой доски.
Душой не зная охлажденья,
Вернусь, лишь отгремят бои.
О, в моей крови и т. д.
Юрию Головкину
«Штаммбух» смущает слух суровостью немецкой,
«Альбом» латинщиной звенит великосветской.
Я начертать на сём не смею ничего.
Но как не похвалить поэта моего?
Так, решено! От сердца помещаю
Признанье в том, как мною ты ценим.
Любить Головкина нас сердце заставляет:
Наш разум и наш вкус склоняются пред ним.
Николаю Путятину
Когда лепил Творец нас в образе своём,
Он видеть каждого предполагал творцом.
Какое ж возымел он разочарованье,
Когда пустилась тварь в слепое подражанье.
«Кривляки жалкие! — Создатель возопил. –
На то ль рассудком я вас щедро наградил,
Чтоб, угрызения не ведая душою,
Вы разумели жизнь чужою головою?
Храните только вздор вы в памяти своей».
Так горячился он, любя своих детей.
Но Вы, мой милый князь, в садах своих мессия,
Отраду новизны приносите в наш мир.
Пред Вами образцы — Персеполь, Византия,
Афины, Галлия, Рим, Альбион, Каир;
И в отдаленьи, на обочине Земли,
Свой безупречный вкус Вы воплотить смогли.
Во дни Иосифа, во дни Екатерины
(Мы были в свите сих блестящих властелинов)
Как поразил нас вкруг разлитым волшебством
Ваш Петергоф, царём заложенный Петром,
Куда на брег морской, голландцев чтя прилежно,
Кой-что от их садов он перенёс поспешно.
И то же вижу здесь: не мысля о канонах,
Любуюсь домом о шестнадцати балконах;
Вот зыблется струя, свергаясь с высоты;
Деревья, воды, трав покровы и цветы,
Затеи зодчества, что высятся кругом,
Провозгласили Вас счастливейшим царём.
За сменою часов, дней, месяцев и лет
Вы позабыли двор, Вас не пленяет свет,
Покою, счастию Вы принесли обет.
Здесь открывается вид чудный предо мною
Колонн, кумиров, ваз, стоящих чередою;
Вот мельница, слегка вращаема волнами,
Торопит хладный ток своими жерновами.
Фигурные кусты, руины и мосты
Разнообразят вид природной красоты.
О! Вот обитель, где дремать не смеют чувства,
Где соревнуются природа и искусство.
Хвала хозяину! Он тонкий философ,
Поклонник грусти он средь наших мудрецов,
Но да позволит мне несвязными стихами
Себя развеять меж печальными мечтами.
Марии Нарышкиной
Порою взбалмошна любовь,
И это точно водевиль.
Лишь в тишине живёт любовь,
Благоуханна, как ваниль.
Владеет смертными любовь,
Распоряжаясь в их судьбе.
Больших и малых зрит любовь
Всегда покорными себе.
Прекрасна дева, чья любовь
Обнять готова целый свет.
Питать к ней тайную любовь –
Безумство, право, или нет?
И пусть в глазах её любовь,
Душа учтивости полна.
Она не выкажет любовь,
Лишь будет искренно нежна.
Екатерине Самойловой
Златит печальная аврора
Елизаветы городок.
От сна отряхиваю взоры
И шлю тебе с десяток строк.
Ни кружево стихосложения,
Ни блеск пленительных идей
(Всё, чем когда-то жил мой гений)
Любви не выразят моей.
Скажу я просто «обожаю»,
На то не нужен Феб златой.
Но хочешь ли узнать, пожалуй,
Что степи сделали со мной?
Здесь музы точно онемели.
Затворницы едва-едва
Сплетают желчные слова
И не указ им бог свирели.
Но знай, стихи отяжелели
И оттого, что зорких муз
Ты превосходишь красотою –
На лиру тотчас взвалят груз,
Лишь для тебя её настрою.
Любовь могла б меня спасти:
Всегда поблизости проказник,
Кто среди муз пусть не в чести,
Но и в степи закатит праздник.
Проказник, право, не простак.
Замёрзшей лирой он скучает,
Но, лишь падёт на землю мрак,
Он сердца струнами играет.
Он распаляет чувства той,
Что блещет дивной красотой.
Но я от мыслей сих страдаю
И их вседневно убегаю.
Природа в утешенье нам.
Я говорю её устами,
Но я скучаю по лесам;