ШТИГЛИЦ
Делать тебе нечего. (Откладывает письмо в сторону.) Хорошо хоть черновик переписала. «На вершинах ветры дуют». Что это? Я не узнаю своего стихотворения. Здесь всего две строфы, две из одиннадцати. А где остальные?
ШАРЛОТТА
Несколько лишних строф я, кажется, опустила.
ШТИГЛИЦ
Опустила? Вычеркнула!
ШАРЛОТТА
Поверь мне, теперь оно стало действительно лучше.
ШТИГЛИЦ
Короче. Не лучше.
ШАРЛОТТА
Но ведь при всей обстоятельности оно было действительно слишком трудным для понимания.
ШТИГЛИЦ
Дух пропал. Стихотворение было длинным, допустим. Трудным, может быть. Но в нем ощущался мой дух.
ШАРЛОТТА
Ты прочти повнимательнее, прежде чем выходить из себя.
ШТИГЛИЦ
«На вершинах ветры дуют,
Облака в долине тают.
А в душе гроза бушует,
Часто молнии сверкают». — Это хорошо.
«Лавина несется со стоном,
Крушенья доносится крик,
Где майским весенним бутоном
Мне счастье явилось на миг»
Да, это очень хорошо. Проклятая фурия, это опять не мое!
ШАРЛОТТА
Но тебе же понравилось.
ШТИГЛИЦ
Я запретил тебе постоянно улучшать мои стихи. Господи, как там было на самом деле?
«Гремят и грохочут лавины,
Низвергнувшись вниз с вышины,
Где счастья былого руины
Навеки погребены».
ШАРЛОТТА
Тебе не кажется, Генрих, что здесь есть небольшой перебор?
ШТИГЛИЦ
Перебор? Если бы…
ШАРЛОТТА
Я хочу сказать, что если уж твое счастье погребено в руинах, к чему засыпать его таким количеством снега?
ШТИГЛИЦ
Цензура, вечная цензура! В гимназии цензура, я бегу прочь от школьной рутины. В библиотеке цензура, я бегу от библиотечной убогости. И дома нахожу ту же цензуру. Куда же бежать мужчине из собственного дома?
ШАРЛОТТА
Тебе не придется бежать от меня, Генрих. Я скоро оставлю тебя в покое.
ШТИГЛИЦ
Опусти же свой топор, палач! Размозжи мой дух, чудовище, деспот, тиран!
ШАРЛОТТА
Не безумствую, Генрих! Возьми себя в руки хотя бы настолько, чтобы не забыть об уважении, которое ты должен оказывать моему полу.
ШТИГЛИЦ
Ты бранишься, милая Лоттхен? Прости меня. У меня в душе такая пустота. Кровь застывает в груди и давит на сердце. Конечно, все дело в квартире. Помнишь, мне приснилось, что я въезжаю сюда, а мне навстречу через порог льется поток крови. Шиффбауэрдамм, дорогая, — жуткое место.
ШАРЛОТТА
Бедный мой Генрих, хоть раз выслушай меня спокойно. Я скажу нечто, что послужит твоему благу, хотя смысл моих слов откроется тебе не сразу. Но в них — средство твоего исцеления.
ШТИГЛИЦ
Исцеления? Ведь я немецкий поэт, разве меня можно исцелить?
ШАРЛОТТА
Срок жизни — ничто, жизненная сила — это все.
ШТИГЛИЦ
О Лоттхен, как я тебя понимаю.
ШАРЛОТТА
Спасает только жизнь, принесенная в жертву, в этом и есть великая тайна.
ШТИГЛИЦ
Я слушаю, Лоттхен, я слушаю.
ШАРЛОТТА
Я советовалась относительно тебя, не называя, разумеется, имени, с моим братом, опытным врачом. Знающие люди утверждают, что невыносимая, ужасная боль может восстановить расшатанные нервы, мучительное потрясение заново открывает глубины, скрытые болезнью. Хотя, конечно, предписание жестокое.
ШТИГЛИЦ
Смерть излечивает все болезни. Я знаю, Лоттхен, единственным последовательным решением было бы — умереть. Поэты и мертвые — родня. Не будь тебя, Лоттхен, я давно бы уже лежал… Во мне зреют несколько стансов на эту тему.
Шарлотта вынимает кинжал.
Ты слышала, что я сказал? У кинжала есть свое место.
ШАРЛОТТА
У кинжала есть свое место. (Уходит.)
ШТИГЛИЦ (правит стихотворение)
«Где счастья былого руины…»
ШАРЛОТТА (возвращается) И прочти письмо, Штиглиц, сохрани его в памяти. Благословляю тебя. (Уходит.)
ШТИГЛИЦ
Перебор! Почему бы и нет? В этом есть новизна. Я не настолько одарен, чтобы не удивлять новизной. — «Навеки погребены!»
В соседней комнате слышен звон упавшего кинжала.
Вечно она со своими письмами! (Читает.) «Ты не мог стать более несчастным, возлюбленный мой!.. Никогда, о никогда не упрекай себя!.. Не проявляй слабости, твой удел — спокойствие, сила и величие!..» О чем это она? (Уходит в соседнюю комнату и возвращается к конторке.) Так вот она о чем. Что ж, Штиглиц, ты созрел, покажи, на что ты способен. (Пишет.)
«Кинжал, пронзивший ее сердце, станет вечным спутником моей жизни; вобрать ее в себя — станет целью моего существования; исполнение ее завета станет оправданием того, что я не оставлю этот мир. Ее великая искупительная жертва…» — в общем, Лоттхен, я тебя понимаю, твое исчезновение вдохновит меня — «…великая искупительная жертва не будет напрасной. Ты всегда со мною рядом, дорогая». — Да, Лоттхен, ты паришь вокруг меня, просветленная душа, я это чувствую. — «Когда мы встретимся в проясненном бытии, когда и моя душа освободится, ты увидишь, что я тебя достоин, что я наполнил смыслом твою великую искупительную жертву». (Бросает исписанный лист на пол.)Так. Это вступление и экспозиция, так сказать, общая идея. Теперь надо решить насчет композиции. И насчет стиля. В античном духе? Или в христианском? (Хватает новый лист, пишет.) «Героиня или жертвенный агнец? И то, и другое! В высшей точке сплавляются классика и модерн!» (Бросает исписанный лист на пол, хватает новый.) «Античность: Алкестида, Антигона, Лукреция. Героические римлянки. Корде». Блестяще. «Шарлота Корде и Шарлота Штиглиц, дивное совпадение». (Хватает новый лист.) «Модерн: кинжал как крест самого благоговейного служения. Высшее благородство мученичества, мистерия полной самоотдачи. Иисус как посредник. Лоттхен как посредница: между Посюсторонним и Потусторонним, между Поэтом и Искусством».