От имени всего экипажа, дорогой товарищ редактор, прошу напечатать эти стихи в очередном номере вашей газеты. С горячим приветом Лев Макурчик».
Второе письмо предназначалось для редакции «Вечерней газеты»:
«Уважаемая редакция! Пишет Вам бывший преступник Лев Макурчик. В молодости я совершил много ошибок — воровал и грабил, за что был осужден нашим справедливым советским судом. Недавно я вышел из заключения полноправным гражданином. Первое время, конечно, тянуло на старую дорожку — воровать и грабить, но меня удержали от этого шага стихи, которыми я начал заниматься еще в исправительно-трудовой колонии.
Теперь вся моя жизнь и мое спасение — в поэзии, и если Вы не напечатаете данное стихотворение — боюсь, опять поверну на старую дорожку, т. е. начну воровать и грабить. С уважением Л. Макурчик».
Третье письмо Лев Казимирович написал в редакцию комсомольской газеты «Голос молодой Сибири».
«Дорогой «Голос» милой «Сибири!» Мне 16 лет, меня зовут Лев Макурчик. Месяц назад, 24 марта 1967 года, ко мне пришла первая любовь, но она оказалась подлой и теперь гуляет с Пашкой Губиным из четвертого подъезда. Я хотел повеситься, но вдруг написал вот эти стихи. Опубликуйте их в вашей газете, а если нет — то, наверное, повешусь. Гонорар слать по адресу: Глиноземная, 4, кв. 37, Макурчику Льву Казимировичу».
Примерно через полмесяца на Глиноземную, 4, кв. 37 пришло три письма. Из редакций областной и вечерней газет с плохо замаскированным испугом писали, что стихи будут опубликованы в ближайших литературных страничках, посвященных творчеству молодых поэтов. Только в «Голосе» не повезло. Ответ из комсомольской газеты состоял всего из двух слов: «Лучше повесьтесь. С приветом литконсультант Ю.Кубликов».
Лев Казимирович мстительно задышал, сказал: «Ах ты, сопляк!» — и немедленно переадресовал стихи в отзывчивую «Вечерку»:
«Дорогие товарищи! — написал он. — В ожидании Вашего ответа чуть было не свернул на прежнюю дорожку — т. е. воровство и грабеж. Но вот пришло письмо и временно удержало мою не окончательно исправившуюся руку. В связи с этим посылаю…» и так далее.
ПРИНЦИПИАЛЬНОСТЬ
Спор разгорелся в самом начале. Отстаивая свое мнение, главный технолог Подпужнянский неосторожно сказал:
— И вообще, товарищи, думать надо! Мы — не обезьяны!
— Обезьяна тоже думает! — неожиданно взвился начальник отдела труда и зарплаты Осмомыслов. — Вы что думаете — она не думает?!
Подпужнянский тонко усмехнулся и ответил, что специально этой проблемой не занимался, а слова его надо понимать фигурально.
— Ах, фигурально! — ехидно сказал Осмомыслов. — Фигурально выражаются лирики, а инженеру Подпужнянскому следовало бы выражаться научно обоснованно.
И он в категорической форме потребовал ответить: думает обезьяна или не думает?
— Товарищи! — застучал карандашом о графин председатель. — Мы уклоняемся от задачи нашего совещания…
— Это Подпужнянский уклоняется! — перебил его Осмомыслов. — Уклоняется от принципиального разговора!
— Товарищ Осмомыслов, — укоризненно сказал экономист Девушкин. — Как не стыдно.
— Правильно! — закричали с «Камчатки» молодые специалисты Шуберт и Дранкин. — Пусть ответит!
Подпужнянский вспыхнул и обиженно сказал, что раз коллега Осмомыслов выдвинул сию гипотезу — пусть он ее и доказывает.
— А надо ли… — заикнулся было председатель.
— Верно! — крикнули Шуберт и Дранкин. — Пусть докажет!
— И докажу! — сказал Осмомыслов.
Он вылез на трибуну и начал популярно излагать школьный курс основ дарвинизма.
— Викентий Измаилович! — не выдеожал председатель. — Переходите ближе к существу — у нас совещание о рентабельности изделий.
— Мне истина дороже! — отрезал Осмомыслов. Тогда председатель, воспользовавшись паузой, объявил большой обеденный перерыв.
— Не убедили вы их, — сказал Осмомыслову Шуберт и побежал в буфет за пивом.
— Аргументов маловато, — на ходу подзюзюкнул Дранкин и устремился за Шубертом.
— Будут аргументы! — крикнул ему в спину Викентий Измаилович.
Весь обеденный перерыв он просидел в общественной библиотеке: читал литературу по естествознанию и периодическую печать.
Как только совещание возобновилось, Осмомыслов поднял руку:
— Есть сообщение!
— Я не даю вам слова! — поспешно сказал председатель.
— Ничего, я с места, — успокоил его Осмомыслов. Он встал и, перекрывая недовольный ропот, сообщил о том, что в английском городке Твикросе, а точнее в тамошнем зоопарке, проживает обезьян Дженни, который сумел освоить мотоцикл и теперь катает на нем свою обезьяниху Рози.
Осмомыслов победоносно оглядел зал и спросил:
— А кто из вас может водить мотоцикл? Присутствующие растерянно молчали. Мотоцикл никто водить не умел.
— Та-ак, — сказал Осмомыслов и перевернул страницу густо исписанного блокнота. — Следующее доказательство…
…Когда он привел четырнадцатый сногсшибательный факт из газеты «Тайме оф Индиа» о том, что член королевского общества Англии профессор Роберт Хинде работает над составлением обезьяньего словаря и уже перевел около шестидесяти звуков, движений и жестов, председатель малодушно сказал:
— Товарищи, я считаю, нам следует согласиться с Викентием Измаиловичем относительно его утверждения по поводу обезьяны. Как, товарищи, согласимся?
— Согласимся! — крикнули молодые специалисты Шуберт и Дранкин, радостно поглядев на часы.
— Требую голосования! — непримиримо сказал Осмомыслов.
Проголосовали. Большинством голосов подтвердили, что обезьяна думает.
Подпужнянский от голосования воздержался.
…Вопрос о борьбе за рентабельность изделий перенесли на следующую пятницу.
ПЕССИМИСТ
Мы встретились утром, на трамвайной остановке. Из-за новых крупнопанельных домов, построенных с опережением графика, всходило желтое, как апельсин, солнце. Трамваи прибывали строго по расписанию. Пахло свежеполитым асфальтом и редиской. Юго-западный ветерок дул со скоростью пять метров в секунду. Температура воздуха в тени была двадцать два градуса с перспективой подняться к полудню до двадцати семи.
— Какое утро! — сказал я. — Обалдеть можно!
— А от чего, по-твоему, в наше время нельзя обалдеть? — спросил он. — Ну, назови.
Я поискал глазами поблизости какое-нибудь подходящее явление, ничего не нашел и растерянно заморгал.
— Вот видишь, — злорадно сказал он. — И не найдешь. Например, ты думаешь, что сейчас тихо? Ничего подобного. Слава богу, человеческое ухо способно воспринимать только определенный диапазон звуков. Если бы мы могли услышать все, наши головы разлетелись бы в пыль. Вокруг нас грохот, визг, трамтарарам. Просто кошмар! Человеку это не под силу. Все мы кандидаты в сумасшедшие.
— Что же делать? — спросил я, с тревогой обнаруживая, что начинаю воспринимать отдаленный стрекот компрессора, электровозные гудки и передаваемый по радио урок гимнастики.
Он пожал плечами с таким видом, будто хотел сказать: «А что делать? Делать нечего. Один выход — ложись да помирай».