"Акоп проник в области, которые казались прежде недоступными для кисти. Гайк, астрофизик".
Листаю наугад альбомы с отзывами, где были выставки Акопа. Именно такие отзывы обещал мне выслать Меружан, что он и сделал. Автор выражает ему очередную признательность.
Последний холст перелетает в угол. Смотровая площадка опустела. И вдруг я замечаю, что по мастерской тут и там расставлена или разбросана натура. У окна в косом освещении стоял манекен. На столике разместилась ваза. Ящик с инструментом установлен на табурете. Маэстро снимает одну натуру, подвигает к себе другую, садится.
Только что табурет был на холсте, привлекая к себе восторженное внимание. Но вот табурет спрыгнул с картины на пол и сделался заурядным, блеклым, почти неощутимым для глаза.
По-моему, и Акоп не заметил того, что сел на натуру. У табурета был отгул. А манекен уволился по собственному желанию.
Это означало, что мы меняли жанр. Живопись переливалась в слова. На столике явился кофе с интригующим запахом, свидетельствующим о наличии фамильного секрета. Крохотная чашечка казалась сбежавшей с холста, хотя я отчетливо помнил, что ее там не было.
Вопросов накопилось с избытком. Так не все ли равно, с какого начинать.
- Скажите, маэстро, каким путем совершается отбор натуры?
Мои слова перетекали в звонкоголосую армянскую речь, причем Меружан не забыл включить свою электронную технику. Черный прямоугольник магнитофона занял отведенное ему место на полу мастерской. Завертелись колеса, перематывающие нити нашего диалога.
Акоп казался невозмутимым. Ответ не заставил себя ждать, словно был составлен загодя.
- Я не думаю, что есть художники, которым до конца ясно, почему они пишут именно это или почему им нравится писать именно это. А ведь даже понимая подобные вещи, не так-то просто бывает ответить на некоторые вопросы зрителей. По завершении своего художественного образования я пережил глубокое отчаяние. У меня были любимые живописцы, и в их картинах я видел воплощение того, что мне хотелось бы сделать самому. Я мучился, ибо долгое время не знал, что же мне писать и как. Но наконец я увидел то, что искал, и был прямо-таки потрясен. Между мной и тем, что я видел, возник контакт. А увидел я вывешенный у нас на веранде пучок чеснока. Конечно, это не бог весть что, пучок чеснока, но я уже знал: мне открылось то, что мне так недоставало, что я мучительно искал. Я напишу картину, мою картину. Позже у меня всегда возникал такой контакт, я всегда что-то обнаруживал...
Пленка крутится, она не терпит пауз, времени для раздумий не остается.
- Маэстро, не могли бы вы рассказать о своей жизни?
- Моя жизнь не богата событиями. Иногда мне кажется, что она протекала где-то на стороне, пока я был занят поиском цвета и стоял у мольберта. Если вас интересуют факты, я подарю вам каталог, там имеется биографическая справка.
7
Итак, Акоп Акопян в цифрах и фактах, изложенных слогом каталога. Я следую вдоль другой жизни со скоростью бегущего по бумаге пера и коротких пауз для перекладывания страниц.
Акоп Акопян родился 24 мая 1923 года в Александрии на берегу Средиземного моря. С девяти лет учится в армянском пансионате на Кипре, Средиземное море со всех сторон. В 1941 году возвратился в Александрию, поступил на текстильную фабрику (надо помогать семье). Спустя три года переезжает в Каир, работает дизайнером, учится в свободных классах Высшей художественной академии. В юноше пробуждается страсть к рисованию, захватывающая его все сильнее. В 1952 году - ему уже 29 лет - отправился на выучку в Париж, Мекку художников.
1953 год. В городе Бухаресте проходит Всемирный фестиваль молодежи и студентов. Картина, выставленная под псевдонимом Эмиль, получает вторую премию фестиваля. Автором картины был Акоп Акопян, и он передал ее советской делегации. Однако прошло еще девять лет, пока Акоп Акопян вместе с семьей смог перебраться на свою истинную родину, в Армению. С 1962 года он живет в Ленинакане. В 1967 году избирается депутатом Верховного Совета Армянской ССР. В 1977 году удостоен Государственной премии Армении и звания народного художника республики.
Все остальное время, как было сказано выше, стоял у мольберта. Выставки у художников засчитываются коллективные и персональные, это все равно как у писателя печатаются его произведения: в общем сборнике, где еще семь авторов под одной обложкой, или в персональном однотомнике избранных сочинений. Произведения вроде напечатаны те же, да переплет другой.
Статистика гласит, что Акоп Акопян принимал участие в 49 коллективных и персональных выставках. Конечно же, есть высшая мечта: дослужиться до собрания сочинений, это когда у художника открывается ретроспективная выставка, на которую собираются все работы, в том числе из частных коллекций. Едва я кончу писать свои размышления об Акопе, как мне впору садиться в самолет, чтобы лететь в Ереван на ретроспективную выставку Акопа Акопяна, которая открывается в сентябре 1980 года.
Снова двигаюсь из зала в зал вдоль музейной стены. Сверкающие прямоугольники мирозданий обращены ко мне своими безмолвными лицами.
- Маэстро, хотелось бы услышать ваше мнение о том, каким условиям должен отвечать пейзаж, чтобы быть достойным для записи его на полотне?
- Меня всегда волновало сознание духовной связи с родиной, и я всегда стремился сделать эту связь ощутимой: жить на родной земле, постоянно общаться со своим народом, своей страной. Истинной целью моей поездки в Париж была мечта уехать оттуда на родину. Но в те годы мне не удалось осуществить мою мечту.
С самого начала после возвращения - я жил тогда в Ленинакане - я почувствовал: связь с родной землей должна осуществляться у меня через пейзаж, потому что чем ближе знакомился с армянской природой, тем вернее поддавался ее животворной и таинственной власти. Армения - страна горная, и я повсюду видел крутизну, подъемы, изломы линий, которые родственны по своему характеру людям подвижным, жизнерадостным. Характер Сарьяна, например, олицетворяет саму душу нашей природы. Таков и Минас (Аватесян), которому удалось по-своему, как никому до него, взглянуть на отчую землю. Оба эти художника являют для меня неповторимый в своей чистоте пример исконно армянского национального духа и характера. Мне трудно было поначалу приспособиться к армянскому пейзажу, мой характер был иным. Я принялся искать ландшафты, которые соответствовали бы складу моей натуры, а работая над пейзажами, строил их по горизонтально-вертикальной линейной схеме, способной выразить спокойное, наиболее статичное состояние.