Он нарочито уставился на меня, и я смог сравнить оригинал с портретом. Казалось, даже непослушные седые локоны ниспадали с головы этого человека в той же манере, какая руководила мазками кисти художника. Мое восхищение им (художником, а не изображенным на картине) перешло все границы.
– Господа появились около семидесяти лет назад. За это время человеческая цивилизация по существу исчезла. Наши политические учреждения едва дышат; наша экономика немногим отличается теперь от простого товарообмена; практически не осталось людей искусства.
– Среди Дингов – возможно. Но под Господством цивилизация процветает, как никогда прежде в истории человечества. Если вы намерены говорить о цивилизации, то скажу вам, что не Дингам судить о ней.
– Коровы не стали более цивилизованными с тех пор, как мы вывели их породы.
Я улыбнулся.
– Вы играете словами. Но я умею делать это не хуже вас.
– Вы ведь не станете спорить…
– Лучше я поспорю. Я готов делать все, что угодно, лишь бы подольше не возвращаться на виселицу. Это был самый неприятный опыт жизни.
– Не исключено, что вы вообще на нее не вернетесь. Может быть, Деннис, мне удастся убедить вас стать Динго? – Его толстые фиолетовые губы растянулись в волчий оскал. В глазах, которые были точно такими, как на портрете, светился ум и мелькало какое-то загадочное веселье.
Я не придумал ничего лучше, чем смерить его презрительным взглядом.
– Не поздновато ли переходить на вашу сторону? Надо полагать, основная резня теперь уже закончилась. Разве не близок час вашего поражения?
– Вероятно, нас разгромят, но для хорошего революционера подобного рода беспокойство непозволительно. Битву с противником, не превосходящим вас силами, едва ли вообще можно называть битвой. Однако признаю, резня – это бедствие.
– И кроме того, не имеет оправдания. Бедный Святой Бернар не сделал ничего, чем можно бы было оправдать…
– В таком случае я и не стану оправдываться. Грязные руки – это одна из составляющих цены, которую приходится платить, чтобы снова стать человеком.
– Вы сражаетесь за вашу революцию просто потому, что вас одолевает чувство вины?
– И поэтому, но и за шанс стать самим себе господами. И вина, и пот, и черный хлеб – все это составляющие бытия человеческого. Выведение пород домашнего скота всегда доводило животных до состояния полной беспомощности наедине с Природой. Господа занимались выведением новой породы людей.
– И выполнили эту работу лучше, чем когда-либо удавалось человеку. Взгляните на результаты.
– Точно того же взгляда, должен заметить, могла бы придерживаться такса.
– Тогда позвольте замолвить словечко в защиту таксы. Я предпочитаю ее волку. Эта порода мне нравится больше, чем динго.
– Вы уверены? Не спешите с заключениями – это может стоить вам головы.
Бросив эту угрозу, мой невероятный инквизитор расплылся в ухмылке. Ухмылка перешла в смех, а смех разросся до оглушительного хохота. Мне пришло в голову, что блеск его глаз мог быть верным свидетельством не только ума, но и умопомешательства.
Внезапно меня охватило желание приступить к делу немедленно.
– Я принял решение, – холодно произнес я, когда он перестал хохотать.
– Значит, вы сделаете заявление? – Очевидно, он понял мое намерение с точностью до наоборот.
– Почему вас беспокоит, на чьей я стороне? – спросил я злобно.
– Потому что заявление от вас – сына Теннисона Уайта, – со всем тем, что стоит за этим именем, окажет бесценную услугу делу свободы.
Я очень осторожно приблизился к письменному столу из красного дерева, за которым сидел этот расплывшийся в дурацкой улыбке человек, почти незаметно для него поднял правую руку и нанес удар в лицо.
Кабинет мгновенно наполнился охранниками, которые заломили мне руки за спину. Мужчина за письменным столом захихикал.
– Вы, животное! – закричал я. – Динго! У вас хватило наглости сперва обманом заманить и убить моего отца, а теперь вы осмеливаетесь просить меня сделать заявление в вашу поддержку! У меня это не укладывается в голове. Если вы думаете, что…
Боюсь, некоторое время я продолжал бессвязно говорить что-то в подобном духе. И пока я говорил, этот невозможный человек повалился на стол и хохотал во все горло, пока не закашлялся.