Он воспылал похотью к замужней женщине Вирсавии и имел с ней отношения. А когда узнал, что она забеременела, попытался самым постыдным образом скрыть, что случилось это не в браке, призвав ее мужа, Урию Хеттеянина, с войны обратно домой на несколько дней. Царь сделал это в расчете на то, что соскучившийся по супруге Урия взойдет на супружеское ложе и после этого рождению ребенка никто не удивится. Но Урия явил, скажем так, исключительную воинскую стойкость: «ковчег [Божий] и Израиль и Иуда находятся в шатрах, и господин мой Иоав и рабы господина моего пребывают в поле, а я вошел бы в дом свой есть и пить и спать со своею женою! Клянусь твоею жизнью и жизнью души твоей, этого я не сделаю» (2 Цар. 11: 11). И все несколько дней вынужденного возвращения Урия не вошел даже под кров собственного дома, полностью исключив тот сценарий, на который так надеялся Давид. Не сумев скрыть следы одного преступления, Давид решил замести его бо́льшим – подстроить смерть Урии в полном согласии с собственной совестью, приказом «поставьте Урию там, где будет самое сильное сражение, и отступите от него, чтоб он был поражен и умер» (2 Цар. 11: 15).
Что получилось: Урия оказался просто недостаточно героичен. Да, отступили от него войска израильские, но он мог бы отвоевать свою жизнь с шашкой наголо, в одиночку переубивать 200–250 филистимлян, что его остановило? Вот, например, судья израильский Самсон (Суд. 15: 15) мог бы так сделать, а он не смог – к Давиду ли вопрос? Конечно, не к Давиду. Урия оказался недостаточно доблестен и на формат супергероя не тянул, умер и умер, так бывает на войне. И Давид полностью снимает с себя эту ответственность: он же не приказал убить его – это было бы низко и бесчеловечно. Так сложилось. Дальше веселым пирком да свадебкой все должно было бы завершиться, если бы не пророк Нафан. Пророки в целом неприятные люди: они, как правило, приходят в ненужный момент и ненужные вещи говорят.
Царю нелицеприятную правду нужно подать осторожно, и Нафану это удается. Его увещевание – это один из немногих примеров притчи в Ветхом Завете. Напрямую высказывать все царю было бессмысленно. Опасно для жизни – безусловно, но и правда бессмысленно: не услышит – голову можно потерять, а цели не достичь. Поэтому Нафан заходит с тыла. Он приходит к Давиду с историей про беззаконие, которое случилось в его царстве. Он обращается к царю как к гаранту на тот момент не конституции, но хоть каких-то прав и свобод. Пророк произносит притчу об овечке бедняка: «…в одном городе были два человека, один богатый, а другой бедный; у богатого было очень много мелкого и крупного скота, а у бедного ничего, кроме одной овечки, которую он купил маленькую и выкормил, и она выросла у него вместе с детьми его; от хлеба его она ела, и из его чаши пила, и на груди у него спала, и была для него, как дочь; и пришел к богатому человеку странник, и тот пожалел взять из своих овец или волов, чтобы приготовить [обед] для странника, который пришел к нему, а взял овечку бедняка и приготовил ее для человека, который пришел к нему» (2 Цар. 12: 1–4).
Нужно заметить, что у Давида кроме нескольких жен был и гарем из десяти наложниц. Недостатка в женском внимании он явно не испытывал. «Как ты думаешь, что нужно сделать этому богачу?» – молчаливый вопрос Нафана. Давид пылает гневом, он грозит страшными карами: «…жив Господь! достоин смерти человек, сделавший это; и за овечку он должен заплатить вчетверо, за то, что он сделал это, и за то, что не имел сострадания» (2 Цар. 12: 5–6) – он же правосудный царь, все логично. Так Нафан подводит к ударному концу всей этой истории: «ты – тот богач» (см. 2 Цар. 12). И тут все встает на свои места, но самым неприятным образом.
Очевидно, впоследствии ничем хорошим эта история не закончилась. Ребенок от этой связи умирает. Давид тяжело скорбит о случившемся, но вводит Вирсавию в свою жизнь как жену, и в итоге именно ее сын становится наследником престола при множестве сыновей у Давида. Замечу – трон он получает не без помощи того же Нафана. Видимо, пророк жалеет Вирсавию, понимая, что она заложник сложившихся обстоятельств. Мы не видим и не слышим ее в большей части повествования: о чем она думала, чего хотела… Нафан же особенно близок к ней. Так дворцовый заговор между Нафаном и Вирсавией протолкнет Соломона на царство. Эта дружба – очень интересный итог такой мрачно начавшейся истории.