Жить в такой подвешенности сложно, и Израиль приходит к желанию себе царя: отсутствие ярма меняет на стабильность. Бог идет навстречу – дает царя. Но, во-первых, Он видит в этом отступление от идеи прямой теократии, власти не священства, а Самого Бога. А во-вторых, Он предлагает и этот тип властвования на сходных условиях: Бог будет сувереном царя. И после установления династии Давида Яхве даст ему уникальные обетования: «…Я восставлю после тебя семя твое, которое произойдет из чресл твоих, и упрочу царство его. <…> Я буду ему отцом, и он будет Мне сыном… И будет непоколебим дом твой и царство твое на веки пред лицем Моим, и престол твой устоит во веки» (2 Цар. 7: 12–16). Но все дальнейшие израильские цари были вполне себе обыкновенными людьми, иногда даровитыми, а иногда и вовсе бесталанными, а после разрушения Иерусалима войсками Навуходоносора II в 586 году до Р. Х. династия Давида и вовсе потеряла свой престол…
Но ведь обетование Бога – непреложно. Значит, Царю над Израилем – быть! Так начинает формироваться идея Мессии (от מָשִׁיחַ, Mashiaḥ – «помазанник»), то есть уникального помазанника Израиля. Она очень рано начнет присутствовать и в текстах псалмов, или как минимум из них вычитываться. Так, в псалме про царский брак «предста царица одесную тебе, в ризах позлащенных одеяна преиспещрена» («стала царица одесную Тебя в Офирском золоте» [Пс. 44: 10]). Перед нами свадебная песнь, рождающаяся, возможно, из описания конкретного бракосочетания одного из царей Израиля (может быть, Ахава). Но вместе с тем Царь – Мессия, а Царица, дочь Тира, которая превозносится в тексте псалма, в нашей экзегезе часто интерпретируется то как Богородица, то как Церковь. Хотя исторически, возможно, это – Иезавель, самая ужасная из цариц Израиля, которая гнала пророка Илию, наводнила страну почитанием Ваала и завела институт его жрецов, платя им из царской казны. Таким образом, разрыв между прямым смыслом и экзегезой – грандиозный.
Значит ли это, что это прочтение, эта экзегеза неправильная? В данном случае – не значит. Это свидетельствует лишь о том, что с определенного этапа мессианский образ начинает жить свою жизнь. Условно – матрица текстов пророков, которые про Мессию говорят, как бы накладывается на матрицу псалмов и оставляет на ней свой отпечаток. С какого-то момента мы больше не можем смотреть на этот псалом как только на псалом про Ахава и Иезавель. Мы слышали Исаию, мы читали других пророков – и теперь мы все равно видим здесь уже совсем другую сумму образов: данную через пророческую перспективу. Убирать ее оттуда в угоду сухому, буквальному восприятию – это будет неправильно.
Последний из жанров псалмов – это псалмы премудрости. Они очень оригинальны внутри Псалтири. Это даже не молитва в прямом смысле слова, а скорее медитация (от лат. meditatio – «размышление») в классическом смысле слова, не имеющем ничего общего с «запросами во Вселенную». Псалмы премудрости – это молитвенное размышление над тем же блоком вопросов, которые рассматриваются в учительной литературе Ветхого Завета. Но в учительных книгах это развернутое теоретизирование, направленное в сторону социума, а псалмы – размышление, обращенное к Богу. В Екклесиасте, например, человек ищет ответы в своем уме и опыте, а в псалмах он в молитве поворачивает само вопрошание в сторону Творца.
Как самый острый, больной нерв, к Богу тут обращены вопросы про смерть и несправедливость – «Господи, а почему?..». Ответов они, как правило, не содержат. Как не содержит их и учительная литература: обостренных вопросов в ней целый пласт, а ответы практически не озвучиваются. Самый яркий озвученный – это ответ, данный в Книге Иова, но это ответ от опыта: Иову на всю огромную пережитую боль и страдания и на вопрос, обращенный к Богу, Бог не объясняет, что это происходит «потому что». Он вообще ему ничего особенного не говорит, Он является ему Сам, и уже это становится для Иова радикальным ответом, снимающим его вопросы: «Выслушай, взывал я, и я буду говорить, и что буду спрашивать у Тебя, объясни мне. Я слышал о Тебе слухом уха; теперь же мои глаза видят Тебя; поэтому я отрекаюсь и раскаиваюсь в прахе и пепле» (Иов. 42: 4–6). О том же говорит и Христос в Евангелии: «…в тот день вы не спросите Меня ни о чем» (Ин. 16: 23). Сложно сказать, что имеется в виду: мы не спросим ни о чем, потому что мы получим бездну понимания, увидим, как все было задумано и реализовано от начала до конца, или же потому, что единство с Богом, соприсутствие Божие снимет этот вопрос, то есть он станет безынтересным. Здесь мы сказать ничего не можем, этого опыта мы не имеем, но перспектива может быть и одна, и другая.