Это был мой первый закон. Символический акт очищения. Прежде чем готовить еду и кормить людей, нужно очистить само место, где эта еда рождается. Поварята переглянулись, не понимая. Они ждали приказов о готовке, о новой работе, но явно не этого.
Потом угрюмый Федот, который ненавидел грязь Прохора больше остальных, первым взял в руки скребок и это послужило сигналом.
Они принялись за работу. Сначала робко, неуверенно, но потом, видя, что я не стою над душой с черпаком, а работаю вместе с ними, таская ведра с водой и оттирая самый грязный котел — присоединились. Впервые за долгие годы на этой кухне проводилась генеральная уборка.
— Чистота это самое важное на кухне, — говорил я, переходя к грязному столу. — Вы отмываете не просто кухню, а свой второй дом.
Судя по тому, как медленно выпрямились плечи у старого Федота, он понял меня лучше всех. Наша революция началась с тряпки и ведра с водой.
Сколько мы воды принесли и вынесли просто не счесть, при этом отмыли не все, но устали как собаки.
Когда кухня, наконец, засияла чистотой, какой не видела, наверное, со дня своей постройки, я собрал всех поварят. Они стояли, уставшие, но с любопытством в глазах и ждали, какой будет следующая задача.
— Мы поработали, значит полопаем, — подмигнул я мальчишкам. — Матвей, идем, — позвал я своего помощника.
Я пошел не к общему складу, а направился прямо к личной кладовой Прохора, ключ от которой теперь висел на моем поясе. На глазах у всех открыл дверь и шагнул внутрь. Матвей последовал за мной, его глаза были круглыми от восторга.
— Так, я за говядиной, — сказал я. — А ты набери муки вон той, белой, — я ткнул пальцем в мешок с самой лучшей мукой. — Еще сливочное масло прихвати и специи.
Сам же полез в подвал к леднику, чтобы достать отменный говяжий отруб, спрятанный Прохором явно для себя.
Пора приготовить для ребят настоящую еду и закрепить таким нехитрым способом их новый статус.
Когда мы вышли с припасами, поварята оживились, ну а я надел фартук и приступил к готовке.
На раскаленное дно огромного, отмытого до зеркального блеска чугунного котла опустился щедрый пласт сливочного масла. Он мгновенно зашипел, превращаясь в золотистое, пенное море и выпуская в воздух густой, сливочно-ореховый дух, от которого у голодных мальчишек свело животы.
В это кипящее золото рухнули горсти крупно нарезанного лука и моркови. Они тут же зашкворчали, их края начали карамелизоваться, наполняя воздух сладким духом. И следом, с тяжелым стуком, в котел отправились большие, нарубленные по-мужски крупно, рубиновые куски говядины.
Мясо жадно впитывало жар, шипело, отдавая влагу, пока его поверхность не покрылась красивой коричневой корочкой, которая намертво запечатала внутри драгоценный мясной сок. Затем все это великолепие я залил чистой водой, в которую отправились душистые коренья и пучок трав. Котел, накрытый крышкой, начал свою долгую, тихую песню, медленно превращая простые продукты в густое, насыщенное рагу.
Параллельно, на чистом столе, развернулось другое священнодействие.
— Федот, вы основу подготовили для хлеба? — спросил я.
— Конечно, — степенно кивнул тот. — Вчера я закваску сделал, утром замесил тесто и сформировал. Нести?
— Конечно, неси! — радостно кивнул я.
Он тут же принес поднос с уже поднявшимися будущими буханками: — Вот. Уже и ставить можно. Как раз к мясу и готово будет.
Пока рагу медленно томилось, а хлеб выпекался в печи, кухня наполнилась таким густым, многослойным ароматом, что он, казалось, стал осязаемым. Это был запах настоящего дома, изобилия и праздника.
И вот финал. В центре стола был водружен огромный котел, из которого валил густой пар, несший по залу умопомрачительный дух томленого мяса. Рядом, на деревянном блюде, громоздилась гора пышного, дышащего жаром белого хлеба. Его золотистая, потрескивающая под пальцами корочка обещала неземное блаженство. Поварята смотрели на это, и их глаза, еще вчера полные лишь страха, теперь светились голодным, чистым восторгом.
Я повернулся к мальчишкам, которые смотрели на эту еду, как на видение.