Он обвел нас тяжелым взглядом, давая своим словам впитаться в наше сознание.
— Послание очень простое и очень страшное. Оно звучит так: «Вы не доберетесь до нас никогда. Мы можем достать кого угодно, где угодно, даже в ваших самых защищенных подвалах. Мы всегда на шаг впереди».
В кабинете повисла тяжелая тишина. Я осознал всю чудовищность нашего положения. Мы столкнулись с врагом, который не просто силен. Он был невероятно умен, информирован и безжалостен.
— Играть в шпионов, когда о каждом твоем шаге знают наперед, — это самоубийство, — подвел итог Степан.
Он подошел к карте земель, висевшей на стене.
— Они показали нам, что их тайные ходы нам не по зубам. Что ж. Значит, мы перестанем играть в прятки и зачистим всех, до кого доберемся. Нужно удвоить бдительность.
Глава 20
Прошло несколько дней после той страшной ночи. Жизнь в крепости, на первый взгляд, вернулась в свое привычное русло. Снова раздавался стук молотов в кузнице, на стенах неслась караульная служба, а с тренировочного поля доносились резкие команды десятников, но это была лишь иллюзия. Под внешним спокойствием, как темные воды под тонким льдом, скрывалось гнетущее, параноидальное напряжение.
Степан Игнатьевич не сидел сложа руки. Он начал свою тихую, безжалостную «чистку». Каждый день, под покровом сумерек, в его канцелярию приводили новых людей. Это были не только те, кто имел хоть какие-то, даже самые дальние, связи с Морозовыми, но и просто болтуны, пьяницы, недовольные.
Их допрашивали, проверяли, выворачивали наизнанку всю их жизнь. Управляющий искал своего «крота», и его сеть затягивалась все туже, заставляя каждого в крепости — от простого стражника до старого капитана — нервно оглядываться через плечо.
Я же был полностью сосредоточен на своей задаче. Кухня временно превратилась в настоящую лечебницу. Я больше не создавал блюда для усиления, а создавал лекарства для восстановления.
Пришлось разработать новый рецепт: густой, наваристый бульон из говяжьих костей. В него добавлял особый сбор трав, который, согласно моему Дару, способствовал ускоренной регенерации и восстановлению сил. Помимо бульона готовил восстанавливающие и укрепляющие каши.
Каждый день, три раза, мы с моей командой кормили этой едой всех пострадавших. Было приятно видеть как на бледных щеках воинов, ослабленных ядом, медленно проступает румянец, а в их движениях появляется былая сила.
Работы было много, но в голову нет-нет да лезли непрошеные мысли о наших врагах. Я пришел к выводу, что они не отступят. Тайная война проиграна. Они не смогли взять нас хитростью, сломить изнутри. Значит, теперь они пойдут напролом. Наверняка, готовят следующий, уже открытый, прямой удар. И это затишье — лишь короткая передышка перед настоящей бурей.
Буря, которую я ждал, разразилась на третий день.
Я был в канцелярии управляющего. Мы со Степаном Игнатьевичем склонились над длинным пергаментным свитком — отчетом о запасах провизии на зиму. Я диктовал, а он делал пометки своим грифелем. Работа была рутинной, но жизненно важной. В воздухе висела атмосфера сосредоточенного, делового спокойствия.
Этот хрупкий мир был разорван в клочья отчаянным криком со стен: «Всадник! С запада!».
Мы со Степаном переглянулись. В его глазах я увидел то же, что почувствовал сам, — предчувствие беды. Мы бросились наружу.
Когда выбежали на главный двор, ворота со скрипом отворялись. Воины уже ловили храпящего коня, а на его спине сидел уж слишком маленький человечек для гонца.
Это был… ребенок. Мальчишка лет двенадцати или тринадцати, не больше. Он был босой, его ноги были сбиты в кровь. Одежда на нем превратилась в грязные, рваные клочья, пропитанные чем-то темным — грязью или запекшейся кровью. Он вцепился в гриву руками, шатаясь, как пьяный, его глаза были дикими от ужаса и усталости.
Стражники, наконец, утихомирили коня, сняли мальчугана. Прежде чем потерять сознание, он успел хрипло выдохнуть несколько полных невыразимой боли слов:
— На Заречье напали…захватили деревню.
— Живо! В мою канцелярию! — рявкнул Степан, и его голос вернул оцепеневшую стражу в реальность.
Один из стражников на мгновение замешкался.
— Но, господин управляющий… может, лучше в лекарские палаты?
— Сначала — доклад! — отрезал Степан, глядя на меня. — Алексей здесь, он поможет. А мне нужны сведения. Немедленно. И без лишних ушей. Как только я их получу, мальчика нужно отправить к лекарям.
Мальчика бережно подняли и понесли. Мы со Степаном шли следом. Я видел, как воины, сбежавшиеся на шум, молча расступаются, и на их суровых лицах проступает ярость. Они все поняли без слов.
В канцелярии мальчика уложили на лавку у камина. Он дрожал, то ли от холода, то ли от пережитого ужаса. Я подошел к одному из стражников.
— Сходи на кухню, скажи Матвею, чтобы принес укрепляющий бульон. Кружку, не больше и поесть, — тихо сказал я ему.
Пока тот бежал, я опустился на колени рядом с мальчиком и приложил ладонь к его лбу. Кожа была ледяной. Он открыл глаза, и в них был лишь животный страх.
— Тихо, ты в безопасности, — сказал я как можно мягче. — Ты в крепости Соколов. Тебя никто не тронет.
Когда принесли дымящуюся кружку, я взял ее. Ароматный, насыщенный пар окутал нас. Мальчик испуганно отшатнулся, но я не отступал.
— Это не лекарство, это просто еда, — сказал я, поднося кружку к его губам. — Она вернет тебе силы. Сделай один глоток.
Он недоверчиво посмотрел на меня, затем на бульон, и, видимо, голод пересилил страх. Мальчик сделал один маленький, осторожный глоток, потом второй, уже увереннее. Я видел, как тепло начало медленно расходиться по его измученному телу. Дрожь стала меньше. Степан Игнатьевич все это время молча стоял рядом, наблюдая. Он не торопил, дав мне сделать свою работу.
— Как тебя зовут? — спросил я тихо, когда он осушил кружку.
— Тимоха, — прошептал он, и его взгляд все еще был полон ужаса.
— Рассказывай, Тимоха, — голос Степана был ровным, но в этой ровности была сталь. — Рассказывай все, что видел. С самого начала.
И он рассказал. Его рассказ был сбивчивым, прерываемым рыданиями, но от этого еще более страшным.
— Я… я проснулся от криков, — шептал Тимоха, глядя в одну точку. — На краю деревни кто-то истошно кричал. Потом зазвонил набатный колокол. Отец… он старый воин, он сразу все понял. Схватился за рогатину.
Мальчик сглотнул, и его голос задрожал. — Он подтолкнул меня к задней двери, той, что в огород выходит и сунул мне в руку свой старый охотничий нож и сказал: «Ты уже взрослый, Тимоха и быстрый. Ты должен бежать».
Дверь затрещала под ударами снаружи.
— «Беги к дому старосты, — говорил он быстро. — Там, у задней стены, всегда стоит его гнедой жеребец. Он самый резвый в селе. Бери его и скачи в крепость. Не оглядывайся. Не останавливайся, даже если услышишь, что зовут. Расскажи князю о нападении».
— Он… он вытолкнул меня во двор, а сам запер дверь изнутри на тяжелый засов. Я слышал, как он начал двигать стол, чтобы забаррикадироваться, — Тимоха утер слезы.
В кабинете повисла тяжелая тишина. Мы все поняли, что это был последний приказ, который отец отдал своему сыну.
— Я сделал, как он велел, — продолжил мальчик, вытирая слезы рукавом. — Я бежал через огороды, прокрался к дому, перерезал ножом привязь и вскочил на гнедого. Он был напуган, рвался, но я вцепился в гриву. Я не посмел скакать через село. Повел его к лесу, на холм и оттуда уже к крепости.
Он рассказал, как уже на холме, прячась в кустах и успокаивая коня, видел весь ужас. Как воины Морозовых сгоняли всех, кто остался в живых, на площадь. Как вытащили на середину старосту Мирона и как их главный, в волчьей шкуре, лично отрубил ему голову.
— Они ушли после этого? Ты видел стяги? — тихо спросил я.
Тимоха отрицательно замотал головой.
— Нет. Они остались. Они согнали всех наших людей в амбар старосты, заперли и выставили стражу. К селу подходили еще отряды с телегами. Дальше я не стал ждать и поскакал к вам просить о помощи…а стяги. У них были стяги Морозовых.