— Ты слышал? — восторженно говорил Ярослав. — Дядя полностью на нашей стороне! С его поддержкой мы не просто горы свернем — мы изменим весь мир!
— Его планы действительно впечатляют, — согласился я, но не столь уверенно.
— Планы? Да это же мечта любого правителя! Превратить военную силу в экономическое процветание, стать примером для других родов…
Ярослав остановился посреди коридора:
— Алексей, я понимаю, почему ты был осторожен после слов Степана Игнатьевича, но сегодня же было видно — дядя искренен! Он не играет, он действительно хочет перемен!
Я молчал, обдумывая услышанное за ужином. Действительно, Всеволод выглядел абсолютно искренним. Его энтузиазм, планы, забота о будущем рода — все это казалось естественным и правильным.
— Знаешь, что меня больше всего поразило? — продолжал Ярослав. — То, как он говорил об отце. Без злобы, без нетерпения. Просто констатировал факты.
— Да, — кивнул я. — И это было… разумно.
Но в глубине души что-то меня беспокоило. Что-то в том разговоре было не так, хотя я не мог понять, что именно.
Мы дошли до развилки коридоров, где наши пути расходились.
— Спокойной ночи, Алексей, — сказал Ярослав. — И спасибо за этот вечер. Наконец-то я чувствую, что у нас есть настоящий союзник среди старших.
— Спокойной ночи, — ответил я.
Оставшись один, я медленно шел к своим покоям, пытаясь понять, что именно меня тревожило. Вроде бы все было логично: Всеволод — умный, дальновидный человек, который наконец нашел единомышленников. Его поддержка наших проектов объяснялась желанием модернизировать род.
И все же…
Я вспомнил один момент из разговора. Когда Всеволод говорил о своем брате, о том, что Святозар «слишком мягкий и консервативный», в его глазах на мгновение мелькнул странный блеск. Холодный, расчетливый, совершенно не соответствующий печальным словам о любимом брате.
Это длилось доли секунды, и я даже не был уверен, что не показалось. Но этот взгляд… В нем не было печали. В нем было нечто другое. Нетерпение? Презрение?
Достигнув своих покоев, я сел у окна и долго смотрел в ночную тьму. В голове роились противоречивые мысли.
С одной стороны, все факты говорили в пользу Всеволода. Он помог нашим проектам, поддержал нас против консерваторов, делился разумными планами развития рода. Любой здравомыслящий человек счел бы его идеальным союзником.
С другой стороны, слова Степана Игнатьевича не были пустым звуком. Опытный управляющий чувствовал что-то неладное, и его интуиция редко подводила.
А еще был тот мимолетный взгляд…
Я понял, что оказался в крайне неудобном положении. Всеволод был либо нашим величайшим союзником, либо нашим самым опасным врагом. И от того, какой из вариантов соответствует действительности, зависело многое — возможно, судьба всего рода.
Самое страшное, что я не знал, как это выяснить. Если Всеволод действительно играет, то он играет мастерски. Каждое его действие, каждое слово выглядят абсолютно естественно и логично.
Я лег в постель с тяжелым сердцем. Завтра предстоял новый день, новые заботы, новые встречи с человеком, которого я не мог ни полностью принять, ни полностью отвергнуть.
Всеволод был для меня загадкой. Опасной, неразрешимой загадкой, от ответа на которую зависело слишком многое.
И эта неопределенность, это балансирование на грани между доверием и подозрением, нервировала меня.
По крайней мере, с врагом все ясно. А здесь…
Здесь я не знал ничего наверняка.
Глава 11
Прошел месяц с тех пор, как мы развесили первые партии колбас в подвале и вот настал день, когда можно снимать урожай.
Я спускался по каменным ступеням в сопровождении всей своей команды — Федота, Матвея и нескольких помощников. В руках у меня был острый нож, а в груди билось взволнованное сердце. Сейчас решалось — стал ли мой эксперимент триумфом или провалом.
Подвал встретил нас насыщенным ароматом выдержанного мяса. За эти месяцы запах стал богаче, глубже, приобрел благородные нотки, которых не было в свежих колбасах.
— Боже мой, — прошептал Матвей, вдыхая воздух. — Какой запах!
Я подошел к первому ряду колбас. То, что висело передо мной, разительно отличалось от того, что мы развешивали. Колбасы стали твердыми, как дерево, их поверхность покрылась тонким слоем благородной белой плесени, которая защищала мясо от порчи.
— Федот, принеси разделочную доску, — сказал я, снимая одну из колбас.
Колбаса была удивительно тяжелой для своего размера — вся влага испарилась, оставив концентрированную сущность мяса и специй. Я положил ее на доску и сделал первый надрез.